И опять Стасов скривился недовольно, словно вспомнил что-то и приходится вернуться за позабытой вещью. Ох, как это бывает мучительно, и ругаешь себя за дырявую голову, которая ногам покоя не дает, и смотришься в зеркало, как будто просто так, а на самом деле помнишь, что после этого путь будет добрый и счастливый. Так, во всяком случае, паши предки установили.
«Ну как сейчас-то ехать, старая твоя голова? Ишь, и говорят и пишут, что теперь на железных дорогах чуть не повсюду огромные снежные заносы, и мне ужасно не хотелось бы где-то вдруг засесть в открытом поле надолго и провести так мучительную ночь или хотя бы даже день… К тому же это и не главное… А как мне сейчас ехать, если в Петербурге столько будет важного и архинеобходимого для меня? Во-первых, 11 января — бенефис Савиной, и она объявила, что хотя весь театр уже давно разобран, но она так меня любит и хочет, чтоб я присутствовал на ее бенефисе, что, если уже иначе нельзя будет, она возьмет или «вырвет» у кого-нибудь билет и кресло для меня… Помнит Мария Гавриловна добро, ведь именно я ее поддержал в тот момент, когда никто не понял, как хорошо она сыграла роль дочери городничего в «Ревизоре». А потом, 12 января — Второй концерт Беляева, под управлением Лядова будут исполнены «Сказка» Римского-Корсакова, Вторая симфония Скрябина, антракт из «Орестеи» Танеева… Как же тут не побывать? А 17 января — концерт Олениной-Дальгейм, которую захаяла вся здешняя подлая печать во главе с Жирафом и Черномором, а почему бы мне не отстоять ее в печати… Ну и где-то после 17 января приедет Федор Большой, надо побывать на всех его представлениях, может, написать что-то о нем и сделать у нас дома изрядную какую-нибудь овацию, вроде как летом, а то, пожалуй, и покрупнее. Значит, весь январь у меня уйдет на такую работу, значит, ранее 25 января мне тронуться отсюда невозможно… А как уже хочется повидать Льва Великого, как надо — и сказать невозможно… Так хочется с ним поговорить, тем более что ему понравилось то, что я написал в «Ниве». Конечно, он сам-то и не заметил бы эту работу, хотя и дал согласие на посвящение… Татьяна Львовна заметила эти приложения к «Ниве» и не только сама прочитала их, но и навосхищалась до того, что и батьке своему надула в уши, вот, мол, наш-то Владимир Васильевич настрочил в «Ниве» очень ладные вещи. Ну и понятно, Лев-то Великий в своей Татьяне души не чает и верить привык уж больше тридцати лет, как в Евангелие… И хорошо, что Лев принялся читать мои сочинения своими львиными глазами, и вдруг тоже восхитился, и велел мне это сказать. Вот Сухотин мне и сказал… Как все-таки приятно узнать от таких людей, что труд твой чего-нибудь стоит, и кажется, на пять аршин вырос, услышав об этом, сейчас прошибу теменем потолок в комнате. А я-то боялся, что он меня и знать не захочет после моих выступлений и даже плевать на меня не собирается. Вот тут и поди узнай, что гении думают. Думал одно, а получилось совсем другое… Вдруг такая прокламация! Ах ты Господи, вот оно — «не было ни копейки, и вдруг алтын». Еще бы теперь не ехать! Еду, еду, скачу, лечу, стремлюсь, кувыркаюсь, поспеваю — ну-ка, живо, поскорее, во все лопатки, во все колеса и поршни…»
Стасов потирал от удовольствия руки, перебирал листы чистой белой бумаги, так и оставшейся не заполненной его крупным размашистым почерком. Бумага подождет, тут такое дело нужно решить: когда же поехать ко Льву Великому для душевных разговоров, уж сколько тем накопилось. А времени совсем нет. Во всяком случае, ужасно мало. Бенефисы, концерты, выставки…
Нет, никуда не поехал Стасов… Столько интересного и занимательного, архинеобходимого было в Петербурге в январе и феврале. И как же ему, влюбленному во все талантливое, что происходило в Петербурге, уезжать хотя бы даже к самому талантливому — Льву Толстому. Как-нибудь потом, уж время все равно потеряно, а он в это время хоть что-нибудь посмотрит, а может, и напишет… Да и порасскажет великому затворнику, который уж давно нигде не бывает и очень интересуется тем, что ему недоступно по образу его жизни. Да и болезни одолели…
Как всегда, его кабинет в библиотеке частенько посещали знакомые и приятели — по делам и просто обменяться новостями. 8 февраля 1902 года неожиданно для него собралась целая компания. Да и какое разнообразие талантов! Сначала зашла Татьяна Борисовна Семечкина, которую Стасов хорошо знал как талантливую художницу выжигания по дереву. Не успели с ней перекинуться о последних работах Льва Толстого, страстной почитательницей которого она была, как зашла его массажистка Любимова, спросившая, естественно, про состояние его ноги, потом жена мирового судьи Кетевана Федоровна Окунева, в который уж раз приходившая узнать про Шаляпина. И вдруг вваливаются Федор Шаляпин и Феликс Блуменфельд. Тут поднялся такой шум, крик, объятия и поцелуи, что дамы были просто поражены, а Стасов на них поглядывал победителем: ну что, дескать, дождались праздника, видите живого Шаляпина.
Как только все крики улеглись и дамы распрощались, Федор Шаляпин пригласил Стасова на свой день рождения к князю Паоло Трубецкому:
— Владимир Васильевич! У князя Паоло Трубецкого я хочу отметить свой день рождения. Я приехал за вами. Обед будет вегетарианский и без вина. Так договорились с князем.
— Ну уж, что-то не верится!
— Так я же все время должен быть в хорошей форме. Гастроли! Говорят, будет царская фамилия чуть ли не на каждом спектакле. Тут уж поневоле откажешься от всех удовольствий.
— А я вас, Федор Иванович, приглашаю на девятнадцатое февраля и вегетарианский ужин не обещаю. Будет много народу, Савина, Римский-Корсаков, Глазунов, все ваши приятели и почитатели. А уж после девятнадцатого буду собираться в Крым, ко Льву Толстому, давно приглашает в свою Гаспру, вот уж наговоримся.
Шаляпин удивился последним словам.
— Владимир Васильевич! Вот здорово-то! А я в апреле, в пасхальные каникулы в театре, собираюсь в Крым к Горькому, тоже давно приглашает. Может, увидимся там?
— Просто замечательная была бы встреча: Шаляпин, Горький, Толстой и ваш покорный слуга. Вот будет диво дивное.
— Опаздываем, Владимир Васильевич!
— Делать нечего — еду!
Во вторник, 12 февраля, Владимир Васильевич писал В. Д. Комаровой: «Ря, ты обещалась быть у нас, когда будет Шаляпин. И потому спешу черкнуть тебе пару слов, когда мы только что выбрали день, Шаляпин проводит у нас весь вечер во вторник, 19 февраля. Будет, кажется, много народа, человек сорок — иначе невозможно! Будут в том числе: Савина (которая сама просилась), Фриде (которая будет тоже петь), Римский-Корсаков с женой, Кюи с дочерью, Глазун, Лядов, оба Блуменфельда и множество других. Даже иные дамы собираются разрядиться! Жду тебя, если только возможно, непременно».
