- Попробовал бы, - сказал Волков.
Губы майора на какой-то миг поджались, но сразу расплылись в мягкой улыбке:
- Это солдатская прямота. Я могу ценить. Прошу взять бокал!
Волков ощутил какую-то внутреннюю беспомощность перед спокойным, приветливым тоном годившегося ему в отцы пожилого майора.
"Черт с ним, - подумал он. - Хочется же пить".
Вино, темно-красное, густое, на вкус оказалось кислым и терпким Выпив его большими глотками, он почувствовал, как по жилам разливается приятное тепло.
- Bitte... Солдат должен быть рыцарем, - наливая опять его бокал, проговорил Ганзен. - Иначе будет... не солдат, а только убийца.
Ганзену, должно быть, и самому нравилось то, что он говорил, и после каждой фразы он как-то вкусно причмокивал губами.
Ефрейтор принес жареную курицу в чугунном судке, расставил тарелки.
- Мы, это я - немец и вы - русский, будем есть польскую курицу и немного пить французское вино.
Так?
- А что изменится? - спросил Волков.
Ганзен с каким-то откровенным любопытством взглянул на него.
- О... Все любят, когда есть доброта. Это не наша вина, что приходится стрелять. Но у русских все. . гиперболично. Я читал одну книгу. Ваш царь Александр-I победил Наполеона и затем ушел, оставил власть; как бродяга, ходил по деревням. Стал... религиозный фанатик.
Волков никогда не слыхал об этом и удивленно поднял брови.
- Армию Наполеона победил не царь. Русский народ.
- Это русская черта - преувеличить значение массы, - Ганзен пальцами разрывал крылышко, стараясь не закапать мундир. - Очень русская. Это еще от чувства стадности.
Где-то далеко щелкнуло несколько выстрелов.
- Bitte, - Ганзен взял бокал и повторил: - Солдат должен быть рыцарем. Иначе нет романтики. Я очень уважаю смелых людей. Есть трофейные парашюты.
И нетрудно вместо бомбы посадить в самолет русского лейтенанта Так?..
Закончив ужин, Ганзен встал.
- Это все, - будто сожалея, что им надо расстаться, проговорил он, кивнув ефрейтору. Ефрейтор щелкнул каблуками, а когда вышли за дверь, озлобленно ткнул Волкова кулаком в спину.
У веранды солдаты играли в кости. Один из них равнодушно взглянул на пленного лейтенанта. Его больше интересовал счет. Счет, видимо, оказался хорошим, и солдат, радостно хрюкнув, подвинул к себе кучку денег.
XVIII
Ефрейтор отвел Волкова в подвал и, сунув ему толстый журнал, гулко прихлопнул дверь. В подвале было темно, чуть светился лишь узкий проем оконца, переплетенного решеткой. Скрип засова неприятной дрожью отдался в раненом боку.
Из оконца свет падал на сырые, грубые камни стены.
А за оконцем, где-то в кустах сирени, ярко облитых лунным светом, безмятежно пел соловей, то умолкая на миг и, видно, прислушиваясь, не ответит ли подруга, то снова высвистывая замысловатые трели.
Волков подошел к оконцу и дернул решетку: толстые ржавые металлические прутья не шатались.
В лунном свете он рассмотрел журнал, который дал ефрейтор. На обложке Гитлер у большого глобуса.
Дальше замелькали полуголые женщины, разрушенные бомбами города, солдаты, обвешанные пулеметными лентами, атакующие танки в клубах пыли... Он вспомнил бой у реки и отшвырнул журнал. Теперь бой вспоминался иначе, стерлись как бы его собственные чувства, яснее выявляя канву событий: память долго не хранит ощущений, но пережитое заставляет чувствовать, будто стал взрослее, приобрел какой-то новый опыт.
"Мы ведь не убегали, - думал Волков. - Стояли до конца... И глупо, что я отказался сменить форму. Все было б иначе..."
То ли от радостного пения соловья, то ли от лунной тишины его вдруг охватила непонятная, глухая тоска.
Острее, всем телом стала чувствоваться подвальная сырость, давящая толща заплесневелых стен.
У оконца вдруг протопали тяжелые сапоги.
- Ау, - громким шепотом окликнул ефрейтор.
Ему никто не ответил. Ефрейтор выругался и ушел.
Волков схватился за прутья решетки и начал дергать их. А затем в подвальной темноте услыхал чей-то храп.
- Кто здесь?
На соломе в углу кто-то лежал. Волков нагнулся, чтобы разглядеть спящего, и тут же большая ладонь зажала ему рот.
- Помалкивай, лейтенант. Это я, Кузькин, - точно слабое дыхание, услышал он. - Врач меня остриг. Документы рядового Сироткина... по возрасту годятся. Но заподозрили все же. Руки подвели: мозолей кет. Думаю, подслушивают.
Волков чуть отодвинулся и громко сказал:
- Кто такой, спрашиваю?
- Ась? Чего ото? - сонно, испуганно проговорил Кузькин. - Чего надо?
- Кто такой, спрашиваю?
- Мобилизованный я. Других пустили, а меня сюды.
У меня ж хозяйство: корова тельная, огород. А меня сюды.
- Расхныкался, вояка!
Кузькин тихо подвинулся к нему.
- Некоторые прорвались, - зашептал он. - А мы вот... Зачем не сменил там форму?
- Думал, будет как трусость.
Кузькин нашупал руку лейтенанта и крепко пожал.
Они долго еще шептались, потом сидели молча. Лунный свет в решетке оконца померк. И Волков, привалившись к холодной стене, задремал. Сквозь дрему он различал, как подъезжали грузовики, слышал команды, топот сапог. Его заставил очнуться громкий лязг засова.
Яркий луч осветил его, потом Кузькина.
- Los, los! - закричал солдат.
Их вывели на темный двор. Предутренний холодок остужал разогретые сном щеки. Начинался дождь. Капли тяжело ударялись о вытоптанную землю. Грузовик, накрытый брезентом, стоял во дворе. Около замерли три солдата в касках, с автоматами. Молодой офицер с погонами лейтенанта и надменным, худощавым лицом, в блестевших лаком сапогах и коротком мундирчике что-то скомандовал. Волкова отвели к грузовику, заставили подняться в кузов, следом забрались два автоматчика.
Офицер по-русски говорил Кузькину:
- А ты будешь... работай. Дрова. Кухня!
- Это я могу, - отвечал Кузькин. - Пажить невеликая... Мне б вот коровенку. За коровенку я что хошь.
- Хорошо работай, будет хорошая награда, - брезгливым тоном сказал офицер, затем что-то крикнул понемецки, и грузовик тронулся.
Волков сам себе задавал нелепый вопрос: "О чем думают перед расстрелом?" У него мелькали обрывки воспоминаний детства. Он представлял, как его ведут к вырытой могиле, и говорил себе: "Если будет страшно, черта с два они это увидят". И была мысль, что не должен умереть столь просто...
Солдаты равнодушно переговаривались. Волков уловил слово "Nebel" [Туман (нем.).] и понял, что говорят о погоде. Один из солдат протянул Волкову сигарету:
- Willst du rauchen, Iwan? [Закуришь, иван? (нем.)]
А в это время майор Ганзен диктовал шифровальщику радиограмму в Берлин для адмирала Канариса.
Он сообщал, что операция под кодовым названием "Шутка" началась.
XIX
