— Популярны? Я бы употребил более сильное слово. Впрочем, они далеко не всем по вкусу. — Сторожев говорил в обычной манере, небрежно, чуть снисходительно, но с явным натиском и сарказмом. — Одни были бы рады сжечь их раз и навсегда, для других они — песни.
— Да. Знаю. Поют их на сходках.
— Почему обязательно на сходках? В лесу, на лугу, за ткацким станком, по дороге в гимназию. Райнис — народный поэт, ваше превосходительство. Нам, — Сергей Макарович выделил это слово, — едва ли следует посягать на национальную гордость латышей.
— Милый Серж! — Губернатор шумно вздохнул. — Я знаю, что вы любите этот край и свою очаровательную жену, но, ради господа, не надо гипербол. Между нами вообще не должны произноситься громкие слова, если, конечно, мы по-прежнему понимаем друг друга. Я попал в сложное положение, и мне особенно нужно услышать ваше здравое суждение. Поэтому попрошу вас оставить патетику… Вы хоть читали его книгу?
— Читал. Но этого мало! Я слышал, как его стихи пели гимназисты!
— Во время беспорядков?
— Кажется, — Сторожев пожал плечами. — Но Райниса действительно поет весь народ! Здесь нет преувеличения. Скоро день Лиго, и, если угодно, мы можем…
— Нет-нет, — отстранился губернатор. — Не люблю скоплений публики. Притом я все равно ничего не пойму. Я вполне на вас полагаюсь, Серж. Можно лишь сожалеть, что такой талантливый человек, как этот Райнис, дал себя увлечь на опасную стезю. Но, говорят, страсть к авантюризму свойственна поэтам… Значит, вы читали его жижгу?
— Читал и не нахожу в ней призывов к свержению власти.
— Скажите, Серж, — губернатор озабоченно нахмурился, — за что его так ненавидят?
— Кто ненавидит, ваше превосходительство? Немецкая партия? Лично я глубоко убежден, что нас просто натравливают на Райниса, чтобы поссорить с латышами. Тонкий ход, рассчитанный на дискредитацию губернаторской власти и самодержавия.
— Скажи вы мне это еще третьего дня, я бы согласился, но не теперь, Серж, не теперь.
— Что же изменилось?
— Мне вручен документ, из которого вытекает, что виднейшие представители латышского населения тоже, мягко говоря, не испытывают восторгов по поводу творений народного, — Пашков хмыкнул, — как вы изволили утверждать, поэта.
— На подобную пакость способны только йодсы с улицы маркиза Паулуччи, ваше превосходительство! «Мамулина» стряпня? Я не ошибся?
— Понимаю вас, Серж. От этих господ дурно пахнет. Но известное нам с вами совершенно иначе выглядит из Петербурга. И если теперь к усилиям ландмаршала Майендорфа присоединятся истерические вопли Фрициса Вейнберга, мы останемся висеть в полнейшей пустоте!
— Это предпочтительнее, чем опираться на вейнбергов. Вы очень верно заметили, ваше превосходительство, они смердят.
— Браниться проще всего, молодой человек. — Губернатор назидательно поднял палец. — Лучше представьте себе, как будет выглядеть дело со стороны, для людей, далеких от наших забот и болезней.
— Я бы не счел удобным для нас, ваше превосходительство, дополнить перечень смертных грехов Плиекшана анализом творений поэта Райниса. Мне кажется, есть все-таки некоторая разница между полицейским делопроизводством и литературой.
— Не паясничайте, Серж, — недовольно покривился губернатор. — Не перед кем. Я прочитал ваши подстрочные переводы особо одиозных стихотворений и комментарий к ним. Должен признаться, что впечатления о проявленной вами беспристрастности у меня не сложилось. — Пашков украдкой погладил бок. Печень, кажется, опять дала о себе знать. Положительно ему нельзя волноваться.
— Но, ваше превосходительство…
— Да, не сложилось, — отчеканил Пашков. Во время приступов он становился брюзгливым. — Скажу больше, материалы, которые, по моей просьбе, запросил из столицы полковник Волков, скорее свидетельствуют о вашей предвзятости. Нехорошо-с, молодой человек.
Сторожев побледнел. Нервно сцепив пальцы, покачнулся на стуле и медленно стал приподниматься.
— Разрешите, ваше превосходительство, незамедлительно вручить вам мое прошение об отставке. — Сергей Макарович заложил руку за борт сюртука и вскинул подбородок.
— Не валять дурака! — Пашков ударил кулаком по столу. — Извольте слушать и молчать! — Нашарив в жестяной коробочке мятную облатку, он бросил ее под язык. — Не обижайтесь на меня, Серж, ради вас самих я не дозволю вам разрушить карьеру.
— И все же, ваше превосходительство, — играя желваками, холодно процедил Сторожев, — я вынужден повторно просить вас об отставке.
— На каком основании? Я ваш начальник и не только смею, но обязан высказываться без обиняков. А вы ведете себя, как, простите, нервическая институтка! Повторяю вам вновь, что мы поставлены в трудное положение и нам необходимо найти приличный выход. Именно так, милостивый государь! Ваш долг помогать мне, а не дезертировать. — Пашков сжал руками виски. — Забудем об этой недостойной сцене, Сергей Макарович.
— Я не отказываюсь от выполнения долга, ваше превосходительство. — Сторожев позволил себе чуточку смягчить ледяной тон. — Но высказанное вами недоверие…
— Пустое. Вам ли не знать, что начальники жандармских управлений подчиняются не только губернским властям? И, пожалуйста, сядьте!
— Да чем же она такая скверная? — Сторожев через силу улыбнулся. — Если Юнию Сергеевичу угодно делать из мухи слона… — Он пожал плечами.
— Дело не в Волкове и, как вы сами хорошо понимаете, даже не в Плиекшане. Беда в том, что мы по горло увязли в эпистолярной трясине. Императорская канцелярия, министерство, департамент, правление — все завалены письмами и петициями касательно стихов Райниса. Доколе? Я вас спрашиваю, доколе?
— Райнис не виноват, что чуть ли не каждое его стихотворение вызывает бурю доносов и вообще всяческих инсинуаций.
— Охотно верю. Возможно, он и не виноват. А кто? Знаете, кто виноват?
— Я, надо полагать, ваше превосходительство? — поигрывая часовой цепочкой с брелоками, усмехнулся Сторожев.
— И вы, но в первую голову я. Все ведь с меня спросится. Господам министрам в Петербурге легко высказывать свою либеральность. Не поинтересовавшись даже местными условиями, они спихнули нам этот камень и тут же забыли о нем. А кому кашу расхлебывать? Губернатору? Конечно, я должен обеспечить порядок, а как, какими средствами — это никого не интересует. Добро бы еще одни «фоны», от которых покоя нет, так, на тебе, вмешиваются эти господа из «Мамули». Я завидую другим губернаторам, у которых, кроме рабочих и студентов, нет никаких забот!
— Вы приуменьшаете трудности ваших коллег и явно преувеличиваете роль «Рижского латышского общества». У «Мамули» старческий сениум, ваше превосходительство, ей в могилку пора.
