— Что тут опасного? — вырвалось у Смирнова.
Услышав его реплику, Губанов поморщился. Он вообще не мог терпеть такого мальчишеского отношения к делу, а к боевым вылетам в особенности. И руководили им не боязнь и опасения, а трезвость в оценке обстановки, строгий учет всех мелочей, от которых зависел успех выполнения боевой задачи. Эту черту характера летчик Пасынков особенно ценил в своем штурмане.
А у меня в этот раз было какое-то безразличное, даже тоскливое настроение. Из-за болезни штурмана я вынужден был отсиживаться на земле.
Ко мне подошел Бородавка.
— Возьми меня вместо Виноградова, — улыбаясь, шепнул он.
Бывший штурман майор Бородавка был адъютантом эскадрильи и ни в какой экипаж не входил. Я знал, что он любил летное дело и стремился использовать каждую возможность слетать на боевое задание.
— С удовольствием, товарищ майор, — согласился я, но тут же подумал: "А как же командовать им в полете, если он старше меня по должности и званию?"
— Ты, Андрюха, не стесняйся, — сказал майор, поняв мое замешательство. — В воздухе я буду обыкновенным рядовым штурманом. Командуй, как положено.
— Договорились, — согласился я и успокоился.
И вот мы уже в полете. Далеко позади остались родные берега. Пикировщики шли на запад с набором высоты. Сверху Финский залив казался тихим и гладким. Но мы-то знаем, что осенью он не бывает спокойным. Да и сейчас, если внимательно всмотреться, можно увидеть пенистые гребешки огромных волн.
Вода... Вода... В случае вынужденной посадки ее не минуешь. Можно, правда, воспользоваться спасательным самонадувным жилетом, который на мне, под лямками парашюта. Но сколько продержишься в ледяной воде без защитной одежды? Врач говорил, что при десяти градусах можно прожить полчаса, а при пяти — пятнадцать минут. А потом?
Группа, состоявшая из трех звеньев, шла в плотном строю клина. "Яки" парами держались сзади с превышением, образуя полукольцо непосредственного прикрытия, а четверка Ла-5 выдвинулась несколько вперед и выше, составляя ударную группу.
С самого начала полет протекал при полном радиомолчании экипажей. И вдруг тишину в эфире нарушил голос флагманского стрелка-радиста:
— Сзади внизу чужие истребители!
Две пары "яков" поменялись флангами, просматривая заднюю полусферу.
— Степанов, видишь гадов? — спросил я у стрелка-радиста.
— Вижу. Их шесть. Целятся на звено Пасынкова, — ответил он.
— Что за самолеты?
— Не определил, какие-то новые.
"Яки" пошли на перерез вражеским истребителям. Завязался бой. Пара самолетов противника все же прорвалась к замыкающему звену "пешек", но атака их была безуспешной. На брюхе вражеских истребителей мы увидели финские опознавательные знаки.
— Да это же "фиаты"! — воскликнул Бородавка, словно обрадовался встрече с врагом.
"Который раз "фиаты" встречают нас в одном и том же месте!" — подумал я. Да, это так. Но и обойти этот район нам никак нельзя: справа и слева берега с вражескими аэродромами. "Фиаты" действуют здесь на предельном радиусе и больше одной-двух атак не делают. Сейчас, потерпев первую неудачу, они тоже больше не приближались к нам.
Мы вышли в заданный район. Раков развернулся и повел группу к югу. Начался поиск противника. Бородавка прильнул к бортовому стеклу кабины и зорко всматривался в темную гладь залива.
— Впереди корабли! — сообщил он.
Действительно, прямо по курсу на нас шел отряд боевых кораблей. "Острый глаз, — подумал я о Бородавке. — Не утратил еще штурманских навыков".
С самолета корабли видны гораздо дальше, чем с кораблей самолеты, поэтому мы не опасались, что противник тоже обнаружил нас.
— Как будем бомбить? С ходу или с разворотом? — спросил штурман.
— Как решит ведущий, — ответил я. — Видите бурун за кормой? Значит, корабли идут прямо на нас. С ходу не выгодно.
Раков сделал небольшой отворот и вывел группу на боевой курс под углом сорок пять градусов к направлению движения цели.
— Как, Давид Данилович, потопим фрицев?
— Постараемся, — ответил Бородавка. — Только выдержи курс и скорость, остальное за мной.
Начали стрелять зенитки. Снаряды рвались выше и сзади нас. Раков выбрал для атаки головной корабль. Косенко, в звене которого шел я, подвернул на сторожевик. Оставалось секунд двадцать до пикирования, как самолеты застыли на боевом курсе. Это самый ответственный момент: штурман загоняет цель в перекрестье прицела. Будем пикировать парами. Посмотрел направо — ведомый рядом. Летит, как по ниточке. Прозвучала команда штурмана — и мы в пике.
Я отлично видел этот корабль, так же, как и вчера с Виноградовым. Но тогда я поспешил и нажал кнопку раньше времени. Бомбы понеслись вниз четыре огненных снопа вспыхнули на воде и исчезли, рассыпавшись искрами. Мимо! Корабль остался целехоньким. Я чуть не плакал от досады.
На этот раз я не торопился. Мне очень хотелось вместе с адъютантом эскадрильи потопить сторожевик. Изо всех сил старался прицелиться получше. Ставили же мне пятерки по бомбометанию! Вражеский сторожевик, описывая дугу, пытался лечь в циркуляцию и уклониться от бомб, но я взял нужное упреждение и нажал кнопку. Бомбы с нарастающей скоростью пошли к воде. Я потянул штурвал, помогая самолету выйти из пике. Меня крепче и крепче вдавливало в сиденье. Еще туже поджал живот. Сильно натянулась на лице кожа. Ощущение знакомое, но все равно неприятное. Перед глазами начали медленно кружиться циферблаты приборов. На какой-то момент я вдруг перестал физически чувствовать перегрузку. При таком "облегчении" мысль работала вяло, неохотно. Видимо, это для меня предел, и я чуть отпустил штурвал от себя. Завертевшиеся было циферблаты на приборной доске снова замерли на своих местах. Рядом из пике выходили другие самолеты.
А внизу столбы воды и дыма от десятков разорвавшихся бомб окутали два корабля.
— Один горит, другой тонет, — радостным голосом доложил Степанов.
Опустив нос и высоко подняв корму, сторожевой корабль, медленно погружался в воду.
— Туда ему и дорога, — сказал Бородавка.
— Есть что писать в донесении, — подмигнул я адъютанту.
Мы уходили от цели. Слабел зенитный огонь. На душе теплело от сознания удачной работы. Теперь скорее домой.
И вдруг стрелок-радист доложил:
— Командир, в звене Пасынкова горит правый ведомый!
Я оглянулся. Языки пламени вырывались из крыла "Петлякова". Горела машина молодого летчика Казакова, недавно прибывшего из училища.
— От чего загорелся? — спросил я у Степанова.
— Истребителей противника в воздухе нет. Видимо, подбили зенитки, ответил стрелок-радист.
Как же так? Огонь был настолько слабым, что от него легко было уклониться. Но Казаков, видимо, допустил ученическую ошибку — он не маневрировал, надеялся на авось. И вот теперь расплачивается.
