— Крокодил, — все тем же насмешливым тоном продолжал Борис Петрович. — Я вам обещаю, что начну работать. Вы мне дадите ключ от той комнатушки, что уже построили. И мы с моим другом будем делать для нее печку, чтобы греться на работе. Ведь это же, Крокодил, Сибирь, а не Средняя Азия, где я вас водил в чайхану курить план.[13]
— Не могу же я записать вам в наряд, что вы делаете печку.
— А почему? — улыбнулся Борис Петрович. — Мы сделаем такую чудесную печечку, так будет возле нее тепло! Честное слово, Крокодил, вы будете довольны. Ступайте, Крокодил. Ваше время истекло.
Бригадир удалился.
— Как же вы месяц держали голодовку? — спросил я, обращаясь к нему также на вы. — Вам вводили искусственное питание?
— Вводили, — сказал Борис Петрович. — Только не на седьмые сутки, как положено, а недели через две. Да я не горевал. Мне мент приносил ночью коньячок и пельмени, мы с ним чудесно выпивали и говорили за жизнь, а утром я снова начинал голодать. Но по мне не видно, что я ел, — видите, какой я тощий? Всю жизнь такой. Вы представляете, прокурор, скотина, пришел через месяц и говорит: «А почему ты месяц держал голодовку и на ногах стоишь, не падаешь?» Представляете, какая скотина? Он хочет, чтобы я упал! Я и так страдаю, не могу ночи дождаться, когда мент коньячок принесет и пельмени, а он еще хочет, чтобы я упал! Ну пошли ладить печечку, а то не очень приятно будет тут сидеть со всем этим стадом.
* * *
Борис Петрович воровал сызмала. Он еще застал в лагерях разделение по мастям, кровавую поножовщину.
При нем принуждали воров дать подписку, что они порывают с воровской жизнью. Борис Петрович такой подписки не дал. Его, как и остальных упрямцев, отправили в крытую тюрьму. Все же из тюрьмы удалось ему попасть в лагерь, а оттуда выйти на свободу. Всего за свои сорок три года Борис Петрович просидел семнадцать лет и года четыре провел в ссылке, что для вора равноценно свободе. Это считалось для профессионала большим сроком — обычно его коллеги редко ходили на свободе больше года.
— В эту отсидку мне не везет, — говорил Борис Петрович, прилаживая трубу к печке, которую он сделал из листового железа. — Из БУРа не выхожу. Но сейчас буду сидеть тихо, как мышка. Вот печечка, видите, как я быстро листы заварил? У меня практика. На одной командировке я сказал хозяину, что я сварщик. Ха-ха! Он спросил, могу ли я варить ферму. Я, конечно, сказал, что могу. Работал я два месяца, а когда ферма была уже почти готова, начальству почему-то взбрело в голову посмотреть, как идет работа. Главного инженера чуть не хватил удар. А хозяин кричал: «Ты что же это, сволочь, наделал? Что наделал?» Посадили меня в БУР, но с тех пор я умею варить.
Борис Петрович замотал стыки на трубе асбестовым шнуром и зажег дрова. В печке запылало пламя.
— Чудесно мы заживем здесь, — пообещал Борис Петрович, — как короли. Вот планчику бы немного покурить. Вы знаете, что это такое? Это же такая прелесть! Такая прелесть! Перед последней отсидкой мы с приятелем одного китайца раскололи. Взяли у него целый пуд плану. Вы представляете, что это такое? В Сибири план стоит три рубля грамм. Китаец, сволочь, не отдавал план. Уж мы его мурыжили, на раскаленную печку садили, по пяткам стегали железом — ничего не помогало. Потом приятель догадался — подвесили мы его мальчишку, лет шести малыша, под потолок, так жена ему давай орать: «Отдай ты им, ведь им ничего не стоит пацана задушить, а потом нас». Отдал. Такой жадный был китаец.
Борис Петрович улыбнулся:
— Не робейте, все будет хорошо!
В комнату ворвался бригадир.
— Уходите побыстрее, — сказал он. — Хозяин идет. Увидит вас в этой комнате — меня раком поставит.
Мы быстро закрыли дверь на замок и побежали на улицу, но в дверях столкнулись с начальником и несколькими надзирателями.
— Вы что здесь делаете? — спросил хозяин.
— Работаем, — ответил Борис Петрович весело и нагло.
— Работаете, — недовольно проворчал начальник. — Знаю я, как вы работаете. Неужели ты, Тащилин, не можешь никакую работу исполнить? Тебе бы на стройке работать, а ты все уклоняешься.
— Вы же знаете, у меня руки вывернуты, — с готовностью ответил Борис Петрович. — Вы же…
Начальник оборвал его:
— Ну, какую-нибудь легкую работу ты можешь выполнять?
— Трудно мне, — сказал Борис Петрович. — Вы же знаете, что меня менты за руки подвешивали. Что я больной.
Начальник поморщился.
— Я не поверю, что ты не можешь выполнять легкую работу, — вмешался кум. — У меня сынишке шесть лет, и то от крыльца снег отгребает.
— О! — Борис Петрович посмотрел куму в глаза. — Так он же у вас здоровенький, гражданин начальник. А я больной, меня менты…
— Заткнись, — крикнул кум, — Я тебя в БУР упеку, бездельник!
— А вы что здесь делаете? — обратился ко мне начальник лагеря.
Можно было, конечно, что-нибудь придумать, но я предпочел перевести разговор на другую тему.
— Вы мне как-то обещали, что подадите протест в суд, если выяснится, что я действительно с первой судимостью попал в лагерь для рецидивистов. Вы, конечно, выяснили, что я не лгу. Как насчет протеста?
И тут… Этот случай мне не забыть. Такого не видывал никто и никогда: начальник лагеря смутился! Он слегка покраснел и неуклюже поправил фуражку.
— Мы не разобрались, — промямлил он, — нам дали разъяснение… Все правильно у вас, но я еще с вами побеседую по этому вопросу.
Мне хотелось, как Фаусту, крикнуть: «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!» Но я не стал портить себе впечатление и опрометью бросился за Борисом Петровичем.
— Здорово, — похвалил мой новый приятель. — А вы обратили внимание, как они не любят, что я им напоминаю о том, что меня менты подвешивали? Я еще пацаном был, лет семнадцати. Они мне назад руки заломили, завязали и веревку через крюк на потолке перекинули. Подняли меня от земли — и так я провисел шесть часов. Руки в плечах, конечно, вывернуты, потому и силы никакой нет. Но этот-то хозяин неплохой, с ним жить можно. На соседней зоне зэки на него тоже не обижались. Вы знаете, почему он перевелся оттуда?
Да, я знал. Рассказывали, что он пришел на работу со своим девятилетним сыном и оставил его на несколько минут, чтобы позвонить из кабинета. У мальчика мяч закатился в запретку, и он полез доставать его. Уже смеркалось, и часовой, заметив, что кто-то движется по полосе, в соответствии с инструкцией расстрелял ребенка очередью из автомата. Начальник лагеря не мог больше работать на прежнем месте, но службу не бросил, искренне, видимо, полагая, что делает нужное и полезное дело.
