- Топай, дура, - кричал, размахивая хворостиной, один сапер. - Жить, что ли, не хошь?
У перил мостика стоял худенький, невысокий старшина в очках, с заячьей губой. И казалось, что он улыбается. Руки этот старшина почему-то держал за спиной.
- Езжайте, езжайте, - сказал он.
Андрей спросил, где разыскать какой-нибудь штаб, но старшина только пожал плечами:
- Утром пехота шла, и больше никого. Вы, наверное, последние.
- Это уж точно, - засмеялся Самсонов. - Арьергард. Давай команду и лезь в кузов.
- Мы еще подождем. Вчера один мост рванули. Затем, смотрим, артиллерия идет. Две пушки утопли.
Майор из реки вылез и с наганом ко мне. Хорошо, что у него патроны отсырели. Вот и думай.
- А ты не думай, - засмеялся капитан. - Помирать один раз. И растяпой не будь. Вдруг бы мы оказались переодетыми немцами? Тогда что?
- Тогда? - Старшина, оттопырив заячью губу, вынул из-за спины руки, показал две зажатые в кулаках бутылочные гранаты.
- Серьезный мужик! - удивился капитан. - Студент?
- Нет, - покачал головой старшина.
- Ну, прощай, - махнул ему рукой Самсонов. Грузовик медленно переполз горбинку моста.
- У меня в тех двух ротах, что самозванно командовал, тоже студенты были, - проговорил Самсонов. - Вежливые, наподобие этого старшины, а дрались как черти.
"Если бы мы ехали на немецком бронетранспортере, - подумал Андрей, - то взорвались бы на мосту...
Но почему, кроме саперов, здесь никого нет?"
И все-таки то, что теперь позади остался, хоть и жиденький, заслон, успокаивало. Веки Андрея начали слипаться, он с трудом раздирал их. Голос капитана доносился точно издалека:
- Вот, лейтенант, что называется маневренной войной. Едешь целый день, и где свои, где чужие, хрен разберешь, - говорил Самсонов.
- Да, - вздохнул Андрей.
- А в блондинке что-то есть... Заметил?.. Нина Владимировна. Ниночка! Муж у нее полковник - это я выяснил. Интендант какой-то. Спишь, лейтенант?
- Нет, - пошевелил губами Андрей. Он уже видел где-то в пелене туч вспышки танковых выстрелов, потом мелькнул черный крест самолета, и перед ним встала во весь рост сутулая фигура комдива с иконописным, строгим лицом старухи, плечами каменной бабы и тонкими, как у мальчишки, руками старшинысапера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Волков торопливо сбросил лямки парашюта и встал.
Безветренная тихая ночь окутала все кругом.
Мысль о собственной счастливой судьбе, хотя и непонятной, никак не объяснимой здравыми суждениями, родилась у него еще час назад, когда привезли его на аэродром, дали парашют и затолкали в бомбовый люк "юнкерса".
"Ну вот, - подумал он. - Я здесь..." И нагнулся, трогая ладонью сухую, покрытую мелким репейником землю, рассмеялся от внезапно нахлынувшей радости, потом двинулся наугад, все ускоряя шаги. А мысленно еще он перебирал то, что было. Несколько дней его продержали в темном сарае около аэродрома. По утрам часовой, открыв дверь, передавал ему кружку воды, ломоть пшеничного хлеба. Тогда он видел пленных, засыпавших воронки, купавшихся в пруду солдат и "мессершмитты", идущие на посадку.
"Значит, не судьба еще быть убитым, - думал он. - Не судьба..."
И, повторяя это много раз слышанное по разным поводам слово, даже не старался разобраться в его значении.
А то, что называют судьбою, всего-навсего зависимость человека от действий и помыслов других людей, про которых он может ничего не знать. Эти помыслы, действия сплетаются в запутанный клубок жизненных обстоятельств. И потому, как невозможно бывает предугадать все обстоятельства, человеческая судьба полна таинственности.
Минут через десять он вышел к окраине городка Здесь точно сразу оборвалась и нить, связывающая его с недавним прошлым.
Домики окраины утопали в садах. Ему почудилось, будто какая-то тень метнулась от крайнего домика, но, сколько ни приглядывался, ничего не увидев, только взлаяли собаки. Он решил переждать где-то до утра, а потом идти в комендатуру. На ощупь отыскав калитку, толкнул ее, и почти сразу отворилась дверь хаты. В желтой полоске света возникла фигура женщины.
- Ты, Матвей? - крикнула она, прикрывая свечу ладонью И узкая ладонь сразу порозовела, как раскаленная Заметив стоящего у калитки человека, она тревожно спросила - Да кто это?
- Нельзя ли у вас переночевать? - сказал Волков - Мне только до утра.
- Переночевать Отчего ж нельзя? Тут во всех хатах военные ночуют Заходите!
Невысокая, стройная, в наброшенном на плечи казакине, стуча большими, впопыхах надетыми мужскими сапогами, хозяйка провела гостя в комнату, перегороженную пузатым комодом и занавеской.
- Тут вам и постелю Может, покушать хотите? О-ой, да что с вами? разглядев пятна засохшей крови на его гимнастерке, спросила она.
- Просто, - махнул рукой Волков, - царапина.
- Господи! Да вы садитесь.
У нее было худощавое лицо, седеющие волосы, черные глаза с близоруким прищуром.
- Мамо! Батя приехал? - радостно выкрикнул сонный молодой голос за комодом. И оттуда, видно соскочив с кровати, показалась девушка, босая, в одной тонкой рубашке. Коса была перекинута через плечо. Девушка терла кулаком глаза, и с левого плеча рубашка сползла, наполовину открыв смуглую маленькую грудь.
- Как ты? - проговорила мать - Не батя то, не батя Чужой человек Закройся хоть!
- Ой! - испуганно вскрикнула девушка.
- Одно наказание - дети, - пожаловалась хозяйка, словно Волков был таким же умудренным опытом и долгими годами жизни, как она, и мог оценить, что это за наказание - Еще придумала на войну идти санитаркой. Хоть бы вы ее угомонили. И садитесь, чего стоять-то? Чай, намучились Может, доктора кликнуть?
- Не надо, - сказал Волков.
- Тогда яишенку зажарю Катруся, - добавила она в сторону занавески Отцовскую бутыль неси. Муж-то еще на работе. А я вот его ждала.
Девушка вышла уже в широкой юбке, сделавшей ее старше и толще, в вышитой украинской кофточке, неся оплетенную свежими ивовыми прутьями бутыль. Через минуту Волков узнал, что хозяйку зовут Дарьей Кузьминичной, муж ее работает грузчиком, а дочь окончила школу и хотела стать актрисой. Ему было хорошо в этом уютном, гостеприимном доме, и казалось, не было плена, подвала с крысами, рева моторов самолета, отчаянной пустоты в душе. Обжигаясь, Волков ел шипящую глазунью. Две пары глаз восторженные, блестящие, как маслины, и поблеклые, скорбные, под набухшими веками, смотрели на него. По взгляду Катруси он чувствовал - девушка видит в нем, в его запятнанной, простреленной одежде что-то необыкновенное и героическое.
Дарья Кузьминична подливала в стакан кислого вина и рассказывала, что многие уезжают из городка, ходят слухи, будто германцы близко, а днем они бомбили вокзал.
