Благодаря принципу гармонии устанавливается однозначное соответствие между природными и социальными явлениями. Подчинение общему мерилу гармоничности объединяет их в трансцендентной «корреспонденции». Так, водяная лилия символизирует нравственно красивого человека. Вернее, гармония лилии и окружающей ее природы сопоставляется с гармонией (если бы она была возможна) человека и окружающей его социальной среды. Третьим «рядом» оказывается сфера трансцендентного символа, или запредельных, вне-чувственных сущностей. Здесь в философии Торо приобретают отчетливость платоновские мотивы.
Он анализирует иерархию «общество (человек) — природа — мир идеальных трансцендентных сущностей (абсолют)». Человек, погружаясь в чувственное восприятие и интуитивное постижение символического смысла природы, становится сопричастным абсолюту. Гармония делается не только стержнем, но и сущностным признаком трансцендентной «корреспонденции». Переживание и разгадывание символического контекста ландшафта приводит человека к стихии первоначала и к стихии «последнего конца», т. е. и в том и в другом случае к абсолюту, или сверх-душе. Таким образом, одно звено «корреспонденции» («человек — природа») фактически вырастает до универсальной субстанциональной связи «человек — природа — абсолют». Среднее звено этой цепи, природа, несет в мировоззрении Торо функцию огромной важности. В отличие от неоплатоников, у которых материя (природа) была последней инстанцией эманации, отпадения духа, у Торо истечение единого происходит через природу к человеку, и потому крайней точкой, антиабсолютом, у Торо становится не природа, а общество людей. В природе, считал Торо, идеальное гармонически наполняет материальное, не соединяясь с ним. Поэтому природа не несет «вины» перед абсолютом. Вина состоит не в отсутствии соединенности с духовным, а в извращении духовного. Человек же под влиянием общественного зла, аккумулирующегося в формах социального общежития, извращает гармонический принцип. Природа не имеет выбора, человек же обладает им. Однако общество уже сделало свой выбор, и человек оказался между двумя полюсами — природой (соединенной с абсолютом) и бездуховными формами социального бытия. Личность может приблизиться к духовному, лишь отойдя от общественного и соединясь с природным.
Итак, мировоззрение Торо проникнуто эстетическим мироощущением. Прекрасное оказывается важнейшим критерием истинности. Однако, если иметь в виду близость взглядов Торо к философским идеям Платона и Шеллинга, закономерно предположить, что помимо эстетической стороны абсолютная гармония обладает и этическим аспектом. И это предположение верно. В романтической идее гармонии этическое приравнено к эстетическому, и оба момента поглощаются идеей блага (абсолютного духа).
Но внесение нравственно-гармонического принципа в широкий контекст бытия («Нравственное начало пронизывает всю нашу жизнь», — писал Торо (9, 256)) вызывает ряд теоретических трудностей. Одна из них связана с этико-эстетическим осмыслением «мрачных» сторон природы. Если гармония человека имеет свой прообраз в гармонии природы, то как надо понимать природные феномены, за которыми укрепилось значение нравственно отрицательных? Например, борьба особей, гибель и уничтожение жизни в одних существах и жадное, неуемное стремление к жизни у других? Как надо понимать «ночь» и «ночные» аспекты природы?
Если признать за ними отрицательный смысл, то гармония разрушается. Если «мрачное» в природе «корреспондируется» с «мрачным» в человеке и обществе, то восхождение к абсолюту через природу теряет свой философский смысл. Перед лицом этого противоречия Торо решает оправдать теневые стороны природы. «Почти всякий раз, открывая зимним вечером дверь, я слышал ее (совы. — Н. П.) звучное „Ух-ух-ух — ухххух-ух…“.
Самый удивительный диссонанс, какой мне когда-либо пришлось слышать! И все же, если у вас тонкий слух, вы уловили бы в нем элементы гармонии, еще не звучавшей на этих равнинах» (там же, 316–317). Какую гармонию подразумевал Торо? И вновь он обращается к символу ночных сил природы, к образу совы: «Мудрые ночные ведьмы!., они заставляют меня заново ощутить просторы и многообразие Природы — общего нашего жилища» (там же, 148–149). По мысли Торо, в природе осуществляется полная гармония, даже если на первый взгляд это не соответствует нашим представлениям о добре и зле, о красоте и безобразии. Человеческое сознание освоило лишь часть гармонического строя природы, наделив непознанную часть отрицательным значением. По инерции и в силу ложного представления эта непознанная природа отождествлялась со злом в человеке и обществе. Однако все в природе закономерно, истинно, красиво и нравственно. Преступлений против духа она не совершает. Даже смерть не нарушает ее единства и красоты.
Мир природы непорочен — вот главный вывод Торо. Этот мир красив и морально совершенен. И только человек своим присутствием и своей деятельностью вносит в него порок и безобразие. Что же касается «корреспонденции» нравственного зла, то ее по существу нет. «Корреспонденция» идет только по духовно и нравственно восходящей линии. Поэтому Торо никогда не согласился бы с образом «цветов зла» (Ш. Бодлер). Цветы для него — символы добра. У Торо нетронутость, дикость, первозданность природы оказываются критериями гармоничности. Для него, как и для Гёте, природа всегда права!
В человеке и обществе изначальное единство этического и эстетического нарушается и закрепляется формами общественного сознания и деятельностью социальных институтов. Поэтому «возрождение» личности — обретение ею единства нравственного и эстетического в восприятии мира — возможно только через процесс самосовершенствования, а важнейшим фактором этого процесса становится созерцательное освоение природы.
Природа, несущая в себе присутствие идеала, по мысли Торо, обладает большей полнотой жизни, чем человек и общество: «В жизни наших городов наступил бы застой, если бы не окружающие неисхоженные леса и луга. Дикая природа нужна нам, как источник бодрости; нам необходимо иногда пройти вброд по болоту, где притаилась выпь и луговая курочка, послушать гудение бекасов, вдохнуть запах шуршащей осоки, где гнездятся лишь самые дикие и нелюдимые птицы и крадется норка, прижимаясь брюхом к земле. В нас живет стремление все познать и исследовать и одновременно — жажда тайны, желание, чтобы все оставалось непознаваемым, чтобы суша и море были дикими и неизмеренными, потому что они неизмеримы. Природой невозможно пресытиться. Нам необходимы бодрящие зрелища ее неисчерпаемой силы, ее титанической мощи… Нам надо видеть силы, превосходящие наши собственные, и жизнь цветущую там, где не ступает наша нога» (там же, 366–367). Бодрость духа и моральный оптимизм — синонимы. Не находя в обществе своего идеала, человек обращается к природе, ибо для нравственного развития (самосовершенствования) необходимо присутствие идеала, к которому можно и надо стремиться, идеала, находящегося «впереди» и «выше». Необузданная дикая мощь природы показывает человеку, что есть силы, превосходящие его собственные, есть «цветущая» независимо от него жизнь. Итак, «корреспонденция», раскрывающая свой нравственно-практический смысл, влечет человека к природе и указывает ему источник оптимистической веры в грядущее. Созерцая бьющую через край жизненную силу, человек испытывает облагораживающее дух влияние скрытого идеального начала и приближается к абсолюту.
