Вульфович сел с секретаршей в машину и поехал к горсовету. Там он попросил шофера подождать двадцать минут. Зайдя в вестибюль, он сразу же направился к конторке своей новой знакомой.
— Вот, Антонина Степановна, познакомьтесь с секретаршей, — сказал он, улыбаясь и показывая рукой на секретаршу директора.
Женщины улыбнулись друг другу.
— Да, Антонина Степановна. У меня к вам маленькая просьба. Пока я буду оформлять дела, не позволите ли вы ей посидеть здесь, подождать меня?
— Ну, разумеется, что за разговор, — ответила Антонина Степановна. — Конечно же, конечно.
— Итак, — сказал Вульфович, усаживая секретаршу, — вот вам бланк, заполните его на ту сумму, которую вам дал директор. А я тем временем оплачу покупку и вернусь за вами.
Секретарша начала заполнять бланк, а Вульфович, взяв деньги, ушел. Навсегда.
Секретарша просидела минут двадцать, а потом стала беспокойно оглядываться по сторонам. Тут в здание горсовета вошел шофер машины. Заметив секретаршу, он подошел к ней и спросил:
— Где этот?
— Какой этот? — спросила секретарша.
— Ну этот, с которым вы приехали!
— А вы разве его не знаете?
— Нет, — ответил шофер. — А вы? Вы его знаете?
— Нет, — сказала секретарша, начав волноваться. — Нет, не знаю.
Она побежала к конторке Антонины Степановны.
— А где этот? — спросила она.
— Какой этот? — удивилась Антонина Степановна.
— Ну этот, который с вами разговаривал.
— Но ведь вы с ним приехали, не я. Откуда я знаю, где он.
— Так вы что, его не знаете? — спросила секретарша.
— Нет, не знаю, — ответила Антонина Степановна.
— Как же так? Он называл вас по имени и отчеству. Он у меня столько денег взял!
Вместо того чтобы сразу обратиться в милицию, они долго выясняли, кто «этот» и знает ли его кто-нибудь. А «этот» уже направлялся в Харьков. Там он сделал то же самое, только вместо Антонины Степановны ему помогал милиционер, охранявший вход в здание обкома партии, которого Вульфович предварительно угостил пивом с сосисками. После Харькова он направился в Москву, где «продал» два автомобиля и несколько тонн фруктов директорам крупных магазинов и многое другое.
— Ничего уже не поможет, — вздыхая, сказал Вульфович. — Если выпала такая судьба, не уйдешь от нее. И чего надо было? Думаешь, нужны мне были деньги? Нет. До сих пор стыдно мне за то, что случилось в Саратове.
Иду, вижу очередь в магазин за мясом. А в телефонной будке одна женщина звонит и говорит кому-то, что мясо дают. Я подошел к ней и спросил, что ей нужно. Она оказалась учительницей. Спросила, не могу ли я достать мяса для всех учителей школы. Я, конечно, мог. Ну сколько это, сто пятьдесят килограмм мяса? Триста рублей. Что они для меня? А для учителя каждая копейка из его зарплаты дорога.
— Сколько же лет ты получил, Вульфович?
— У меня, видишь ли, только частное мошенничество. Так это максимум могли на суде дать шесть лет. Но я всем задавал один и тот же вопрос: «Предлагал я вам что-нибудь?» И все свидетели ответили, что я им ничего не предлагал. А вот они мне предлагали деньги. Так почему же не брать?
Да, Вульфович был опасным волчищем. Страшно было подумать, что он мог натворить, если бы его тюрьма не держала.
Филиппок проснулся. Его начал душить кашель. Минут десять он кашлял, а потом забарабанил в дверь.
— Чего вам? — спросил дежурный в глазок.
— Подыхаем, — сказал Филиппок. — Переведите в другую камеру. В натуре кончаемся.
— Сейчас поговорю с начальником, — сказал дежурный.
К концу дня нас перевели в другую камеру. Там тоже было холодно, но хоть пол был дощатый. Находилось там четверо бродяг, грязных и синих от холода. На тряпке они подогревали в кружке чифир. Одного из них я знал: это был настоящий гангстер, дружок Варяга. Звали его Гришкой. Он молча шагал по камере, засунув ладони в рукава тюремной куртки. Наконец чифир подогрели, и кружка пошла по кругу. Очередь дошла до молоденького паренька. Он, видимо, недавно пришел этапом, так как я его раньше не видел. Паренек неловко отпил два глотка и передал кружку дальше.
— Э… э… э, — вдруг закряхтел Филиппок. — Я эту падлу знаю. Пацан, ты почему из общей кружки пьешь? Ты ведь пидараст?
Парень испуганно завертел головой. Кто-то сильно ударил его в челюсть. Паренек упал.
— Ишь, падла, с общей кружки пьет, — сказал Филиппок. — Сказал бы сразу, что пидар, так ничего бы не было.
Паренька потащили за нары насиловать.
— Ну не надо! Не надо! — умолял он. Потом он попытался сопротивляться, но ему приставили к горлу заточенный под нож черенок от ложки.
— А давай его в рот, — предложил кто-то.
— Еще откусит, — возразил другой.
— А у меня ложка есть, — сказал Филиппок. — Я ложку пронес. Мы в рот ему ложку засунем, так он ничего не сделает.
Гришка, и без того угрюмый, еще больше помрачнел. Ему все это не нравилось. Наконец он не выдержал.
— Эй, вы, кончайте, — сказал он. — Надоело. Я вообще пидерастов не люблю. И не могу выносить, когда их при мне жарят.
Один из насильников, видно, новенький, Гришку не знал. Другие благоразумно разбрелись по углам, но он, чувствуя себя в праве, сказал Гришке, чтобы тот заткнулся. Парень был здоровенный, куда Гришке было до него.
— Иди-ка сюда, — подозвал его Гришка.
Тот вразвалку вышел из-за нар. Уже подходя к Гришке, почувствовал, что имеет дело с настоящим гангстером. Но было поздно. Гришка запустил ему пальцы в глазницы, под глазные яблоки. Зэк схватил Гришку за руку, пытаясь отодрать его от своих глаз, но безрезультатно. Никто не решался их разнимать. Наконец Вульфович поднялся и схватил Гришку за руку.
— Отпусти его, — скомандовал Вульфович, — а то, если он заорет, менты сбегутся. Скоро обход.
Вульфовича Гришка послушался. Зэк, зажав глаза ладонями, забился в угол.
— Ты мне будешь затыкать глотку, — хрипел Гришка, обращаясь к побитому. — Для тебя это место временное, а для меня — дом родной. И чтобы мне еще кто-нибудь указывал?
Через трое суток меня выпустили. У, как здорово было надеть валенки и бушлат! Вот счастье-то! Вульфович вышел вместе со мной, — он прекратил голодовку.
— А сейчас, — сказал он, встретив меня в рабочей зоне, — надо думать, как будем жить. Доставать еду. Это главное — достать еду. У тебя деньги есть?
Получив утвердительный ответ, он остался очень доволен.
— Главное — еда, — продолжал он. — Конечно, и на баланде можно прожить. Но тебе не понять этого. Ты не был в лагерях в то время, при Сталине. Каждый день люди помирали от голода. А я, знаешь, как спасся? В бараке для дистрофиков пайку хлеба давали утром. Санитары толкнут дистрофика, если откроет глаза, то дают в руки пайку. А если не откроет — сбрасывают с койки и волокут в мертвецкую. Я пробирался в барак за час до обхода, находил мертвеца, прятал его под кровать и ложился вместо него. Получал его пайку, а когда санитары уходили, ложил мертвеца на место и смывался. Иначе бы не выжил. Я ведь не был вором в законе, я — мошенник. А ворье блатовало тогда люто. Ничего, мы заживем. Поверь мне, лагерную житуху я знаю.
