нашими плететесь, которые у ваших предков и воруют, да и их-то догнать не можете. Если, например, нужны деньги, нужно написать хит! Приходится делать медляк про любовь. А я хочу написать песню про сельдерей. Хита не получится, не поймут. People are idiots». "The same situation with sculpture", — с сожалением поддакивал я. Действительно, по гамбургскому счету, в скульптуре разбираются очень немногие.
Двое из ларца
Московское лето. Жара. Дважды коротко бибикаю у нашей мастерской. Помощник Юрка открывает ворота: никаких дистанционных пультов еще нет и в помине. С восторгом сообщает мне в открытое окно машины: «Только что были Шаповалов и Пак. Пошли в Дом книги, обещали еще зайти». Юрка тоже занимается каратэ, у какого-то из учеников Пака. Они для него мафия, боги. Я, раздевшись по пояс, лезу на леса: доделывать «Достоевского». Вчера ученики помогали, сегодня я один.
Фигура стоит в садике перед мастерской, на открытом воздухе. Так глина хоть и сохнет быстрее, зато свет там такой, какой будет на скульптуре всегда — а это важно. Пока лезу на леса, вспоминаю ситуацию, случившуюся на днях. Работал себе спокойно, как вдруг подъезжает грязная BMW. Из нее вылезает мой патинировщик Саша с незнакомыми ребятами. Матерясь про себя (отвлекают!), слезаю знакомиться — все-таки я хозяин. Пожав всем руки, представляюсь спокойно, улыбчиво: «Саша». И тут замечаю, что у патинировщика что-то странное с рожей — нос распух и кровь под ним запеклась. Тут он начинает мямлить про то, что в них въехал и что теперь денег должен и все такое. В итоге все вышло само собой. Когда один из приехавших вытащил из-за спины бейсбольную металлическую биту, он сразу же получил ею же по заднице. После чего бита, честное слово, сама оказалась у меня в руках (потом она еще много лет валялась в мастерской). Ну а потом едва задел ногой второго, легонько так, и он живенько удрал. Третий в панике рванул к забору, вопя: «Убивают!», и с удивительной легкостью перевалился через ограду. Видимо реагируя на мои специальные звуки, которые я в стертой форме успел продемонстрировать для убедительности. Удивительно, но это всегда действует на неподготовленных. Даже очень умелые от природы и опытные драчуны на долю секунды остолбеневают. А этой доли хватает. Тот, что получил своей же битой, злобно скалясь из-за калитки, обещал, что «приедут старшие» и тогда я «буду раскаиваться». Я от такой угрозы чуть не помер со страха. А потом объяснил патинировщику, что раскрывать локацию дома кому ни попадя — затея сомнительная.
Стал объясним сегодняшний визит «двоих из ларца», книголюбов. Кто-то уже им, видать, успел настучать.
— Юр, а кто ребятам мог сказать про инцидент?
— Я Исаеву только сказал, — пробурчал Юрка, потупив взгляд.
Исаев — один из бойцов нашей школы, ныне священник.
— Ты б лучше на работу ходил каждый день, а не стучал. Меня позавчера убить могли вообще-то.
Тут раздался смех у калитки, и во двор ввалились родные рожи.
— Чего ржем? — спрашиваю.
Выяснилось, что этих двух легендарных мастеров боевых искусств какой-то смелый книгочей — посетитель магазина, взяв обоих за шиворот, выкинул на улицу. За что, уж и не помню. Помню, что «даже не бил».
— Какой молодец, хоть одним глазком взглянуть бы на него, — восхитился я.
— Да, здоровенький такой мужичок был, похож на работягу. Мы даже не пикнули, — заметил Пак.
«До какой степени мастерства надо дойти, чтобы так благородно поступить с незнакомым человеком», — подумал я.
Чтобы ночами не подвергать мастерскую риску, было решено заселить туда кого-нибудь. Шаповалов решил посадить туда двоих из своих товарищей. Где-то через час с небольшим они подъехали на убитом оранжевом «жигуле» и, бросив его чуть ли не открытым за забором, вошли в калитку, обвешанные целлофановыми пакетами в Микки Маусах и Дональдах Даках. Когда я увидел их, я сам почувствовал себя Микки Маусом, и предательский холодок пополз у меня по спине. По всему, особенно по глазам, чувствовалось: это мужчины с биографией. Что было у них в пакетах, мне неизвестно до сих пор. Наверное конфеты. Мне стало жаль «старших», которые могли подъехать на разборку. Может быть, еще не приедут, может, набакланила молодежь. Сергей конструктивно отдал им распоряжения, представил им Юрку, и мы свалили восвояси поесть. Юрка, оставшийся с ребятами, потом восхищался их аккуратностью и деликатностью. Обычно вечерами, после того как я уходил, отработав, они периодически звонили мне с докладами: «Александр, все спокойно, вам звонили такие-то и такие-то».
В субботу, то есть дня через три, появились «старшие». Я, как водится, был на лесах. Они приехали с одним из успевших смыться. Это были средней руки бандиты, типа из Железнодорожного или еще откуда-то. Раза в полтора постарше первых. Они приехали, чтобы проверить, нельзя ли тут чем-нибудь поживиться. Спрыгнув, на этот раз я без рукопожатий наехал на них: чего, мол, детей каких-то на разборки присылаете. Бандиты начали было оправдываться, а потом, когда по очереди появились шаповаловские ребята, как это часто бывает, один из бандитов узнал их и стал вежливо лебезить: нашлись общие знакомые.
В итоге пили чай с вареньем из крыжовника под глиняным Федором Михайловичем. Бандиты эти частенько стали появляться у меня в мастерской и даже выполняли какие-то безобидные поручения. Дружба с ними длится и по сей день. Теперь, правда, заматерели, обросли шерстью и обзавелись «бентли». А эпизод я этот вспомнил вот к чему: «лихие девяностые», да и вообще все последующие, прошли для меня спокойно. С такими друзьями, как Серега, Виталий и всеми остальными, я был как за каменной стеной.
Школа
В отрочестве из книг про художников мне очень нравились тогда книжки про творчество Франца фон Штука, сомнительного вкуса австрийского символиста начала двадцатого века, и про Карла Миллеса, шведского скульптора того же времени, замечательного мастера, создавшего свой неподражаемый стиль. Еще вернемся к нему, мой читатель.
В то время я страдал одним недугом: мне хотелось посвятить всех друзей в свою любовь, и я их мучил, показывая им эти книжки. В основном все терпели, наверное из уважения к необычной обстановке. Правда, некоторые будущие художники, например Гена Павлов, открывали там для себя новые имена, что мне казалось удивительным. Он жил неподалеку на Малой Бронной с мамой и кошкой, в большой полутемной коммунальной квартире. Гена, безусловно, являлся моим кумиром. Был старше меня ровно на два года, дни рождения в один день. Писал как бог свои примитивы про наши переулки. Был не от мира сего — настоящий художник. Не обращал
