— Жив наш Богдан, жив! — воскликнул Юрий Яновский.
На Крещатик сквозь клубы дыма и снопы искр можно было добраться только пешком. Гордость киевлян — главная улица города — лежала в мертвых развалинах. Крещатик горел, дымился. Всюду груды камней, раздробленная взрывами арматура. От кирпичных стен остались кривые зазубренные клыки. Они напоминали черную челюсть какого-то чудовища. Когда-то Крещатик славился своими тенистыми каштанами, а сейчас на правой стороне стоял только один великан — серебристый тополь. В конце Крещатика уцелели некоторые дома, и теперь их надо было защитить от бушующего огня. Ватутин приказал усилить специальные отряды по борьбе с пожарами и немедленно приступить к разминированию зданий.
Потом все пошли по безлюдным улицам. Из окон университета вырывалось пламя. Внутри здания раздавались частые взрывы. Дым наплывал на бронзовую фигуру Тараса Шевченко. И от снега, лежащего на его руке, он казался раненым воином. За спиной Кобзаря чернели коробки разрушенных домов и дымились крыши музеев.
Ватутин снял фуражку и, кланяясь Кобзарю, тихо и печально сказал:
— Тарас, Тарас, посмотри, что они сделали с Украиной...
В подземном кабинете под Винницей Манштейн, звеня шпорами, мечет быстрые нервные шажки.
После взятия войсками Ватутина Киева обычная маска ледяного спокойствия слетела с его лица. Он резко останавливается, смотрит на Буссе, потом на Шульц-Бюттгера:
— В ставке я разговаривал с фюрером всего лишь один час. Но с меня хватит и этого... Только интересы нашей группы армий удержали меня от желания подать в отставку. — Фельдмаршал просматривает радиограммы штабов разбитых под Киевом дивизий и бросает их на стол. — Господа, при разговоре с фюрером я дал ему слово возвратить Киев. Группа армий «Юг» должна отомстить Ватутину за разгром пятнадцати дивизий.
Манштейн включает «телефункен». В подземный кабинет врывается орудийный грохот.
— Москва салютует войскам Ватутина двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий. Такого салюта еще не было. Это самый большой, — говорит Шульц-Бюттгер.
Удар пушек вызывает на лице Манштейна невольные гримасы. Шульц-Бюттгер переводит каждое слово московского диктора.
— Со взятием Киева нашими войсками захвачен важнейший и наивыгоднейший плацдарм на правом берегу Днепра, имеющий важное значение для изгнания немцев из Правобережной Украины.
— Это мы еще посмотрим... — угрожающе, по-фюрерски, поднимает кулаки Манштейн и поворачивает ручку выключателя. Звеня шпорами, он подходит к настенной карте. «Прежде всего надо успокоиться и отогнать страх». Фельдмаршал берет указку. Резко взмахивает палочкой из слоновой кости. — Итак, господа, точный расчет и анализ... И разговор начистоту. Я знаю, что в этой обстановке было бы разумно оставить Крым и получить дополнительно сто тысяч войск. Но о таком решении не может быть и речи. Фюрер не даст согласия. Мы не можем потерять Крым — наш передовой авианосец. Прошу помнить: он придает уверенность и определяет политику наших союзников в районе Черного моря. Сейчас все взоры необходимо обратить на плацдарм под Киевом, где мы должны совершить «тигровый прыжок» — пойти по тылам большевиков, отрезать от днепровских переправ войска Ватутина и, в конечном, счете, разгромить весь его фронт. Возможно ли это? Да, господа, «тигровый прыжок» вполне осуществим. Большевистское превосходство в силах будет сведено на нет умелыми действиями наших подвижных войск. По пути из ставки, находясь в самолете, я в достаточной мере все продумал и взвесил. Взгляните на карту, господа. В Каневе мы занимаем довольно прочный плацдарм, и, как видите, он разъединяет на Днепре два советских фронта. Это в значительной мере облегчает план наших действий. Я уже не раз говорил: кто атакует — тот добивается победы. К занятому большевиками Фастову сейчас подходит отлично вооруженная и укомплектованная танковая дивизия фон Шелла. Развернув ее, мы под прикрытием стального щита сосредоточиваем семь танковых и моторизованных дивизий, а также семь пехотных. Наносим молниеносные удары на левом фланге и выходим на Житомирское шоссе. Сейчас же под Белой Церковью приходит в движение наш испытанный в боях сорок восьмой танковый корпус Балька. На правом фланге мы захватываем Васильков. И дальше два наших танковых клина сходятся в Киеве. У меня все. Ваше мнение, господа?
— Пожалуй, это лучшее, что только можно придумать в данной обстановке, — сказал Буссе.
— А что думает Бюттгер? — спросил Манштейн.
— Я думаю о том, когда же мы в штабе группы самым решительным образом откажемся от мысли рассматривать Красную Армию как некую гидру, у которой вместо одной отрубленной головы вырастают две новых?! Большевики умеют воевать, их войска охвачены духом победы, а мы эти важные факторы сбрасываем со щита и все успехи противоборствующей стороны сводим только к численному превосходству. А ведь сейчас оно у Ватутина не такое значительное.
— Довольно, Бюттгер! — звякнул шпорами Манштейн. — Приведенное вами образное сравнение отражало и продолжает отражать мой взгляд на всю нашу борьбу на Восточном фронте. Вы должны помнить об этом и впредь не допускать бестактности.
«Вот тебе и разговор начистоту, — мелькнула у Шульц-Бюттгера мысль. — Какие ни приведи доводы — все равно фельдмаршал останется при своем мнении. Я только навлеку на себя его гнев». И он сказал с явной покорностью:
— Я полностью разделяю мнение Буссе. Изложенную нам господином фельдмаршалом операцию считаю вполне осуществимой. Осмелюсь лишь заметить: на внезапность наших ударов рассчитывать нельзя. Они наносятся из мест, взятых русскими под особое наблюдение.
— Вы правы, Бюттгер, я думал об этом, — смягчился Манштейн. — Если бы правый фланг большевиков обхватить глубже, внезапность сопутствовала бы нашему контрудару. Однако перегруппировка войск поглотила бы все драгоценное для нас время. На что же надо рассчитывать? На силу ударов и стремительное развитие атаки. Этому подчинить все.
И тут же фельдмаршал вместе с Буссе и Шульц-Бюттгером засели за разработку плана «Тигровый прыжок».
Постепенно связанные с этим планом надежды успокоили Манштейна, и он снова стал «ледяным фельдмаршалом».
После полночи связь со штабом фон Шелла прервалась. Вначале на это никто не обратил внимания, потом Шульц-Бюттгер накричал по телефону на дежурного офицера, потребовал немедленно восстановить связь со штабом танковой дивизии.
— Где же все-таки фон Шелл? — спросил Манштейн.
