Ватутин выехал на фронт. Когда накалялась обстановка, он всегда поступал так, чтобы увидеть поле боя, мысленно поставить себя там на место солдата, выяснить, какую тактику применяет враг, какими боевыми порядками наступает, и наметить план ответных действий.
Знакомое Житомирское шоссе то поднималось в гору, то уходило вниз. Кюветы были забиты поврежденными грузовиками, полосатыми, словно зебры, вражескими бронетранспортерами, брошенными пушками, опорными плитами минометов, которые напоминали огромных черепах.
Слух уже улавливал удары дальнобойных батарей. Постепенно эти тяжелые удары слились в сплошной гул все нарастающей артиллерийской канонады. В хмуром небе вспыхивали воздушные схватки, и тогда оно, как на Курской дуге, начинало звенеть до предела натянутой струной. И нередко под плоскостями вспыхивали ярко-оранжевые звезды. Они искрились, росли. Пламя охватывало самолет, и он, заглушая все звуки, входил в «штопор», тянул к земле полосу дыма.
Комадный пункт Москаленко находился на небольшой высотке, в хорошо замаскированном окопе, в трех километрах от поля боя.
— Манштейн не считается ни с какими потерями, товарищ командующий. Он бросает в бой сразу до четырехсот танков. Но свои позиции мы удерживаем, — доложил Москаленко.
Ватутин прильнул к стереотрубе.
Впереди двигались тяжелые «тигры» с десантами автоматчиков на броне. К ним старались прижаться бронетранспортеры с пехотой. На флангах ползли «фердинанды».
Приблизительно метрах в двухстах от первой волны катилась вторая — средние танки, а за ними, увязая в грязи, шли тяжелым шагом штурмовые батальоны.
И снова интервал в двести-триста метров — и третья волна — средние, легкие танки и в боевых порядках пехоты — зенитные пушки.
«Все как на Курской дуге, — подумал Ватутин. — Только пехота даже под обстрелом не хочет ложиться в грязь и несет большие потери... Контрудар! Вот чем можно приостановить продвижение гитлеровских мерзавцев на Киев». С этой мыслью он возвратился в Святошино на свой КП.
Два танковых корпуса совместно с кавалерийским нанесли контрудар и ожесточили сражение. Скупые строки донесений говорили о накале битвы. Шестнадцатого ноября войска фронта уничтожили шестьдесят фашистских танков. На следующий день — восемьдесят, а через пять дней — сто. Ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября принесла Ватутину душевную боль. Две танковые дивизии врага ворвались в Житомир и к рассвету полностью овладели городом.
Внешне Ватутин казался спокойным и невозмутимым, но мысли его возвращались к Житомиру, жгли мозг и не давали покоя. Было утешение в том, что войска, покидая Житомир, не понесли значительных потерь. Противнику не удалось окружить их. Они отошли в порядке и заняли новые позиции, готовые ударить фашистским дивизиям во фланг, если те попытаются устремиться на Киев.
Ватутин с особой болью думал о жителях Житомира, снова попавших в неволю, которая грозила им пытками, виселицами и расстрелами. Казалось, он, как командующий фронтом, сделал все возможное, обороняя за Днепром каждую пядь родной земли. Но оборона принесла на какое-то время пассивность фронту. Это дало сильной танковой группе врага свободу действий. И она стала наносить удары то на одном направлении, то на другом. «Я должен был ответить на каждый удар двойным ударом, но... продолжал больше обороняться. В этом ошибка и все неудачи. Если бы не близость Киева, не боязнь потерять его, то я давно бы пошел на риск, на самые смелые наступательные действия. Надо взглянуть по-иному на фронтовые события. Ударить на Житомир и Бердичев, взять Белую Церковь, нависнуть над каневским клином немцев». И он засел с Боголюбовым за разработку плана ответных наступательных действий. «А как отнесутся в Ставке к потере Житомира?» — эта мысль тревожила Ватутина. Чтобы восстановить линию фронта и пойти дальше, добиться коренного перелома, надо выиграть время, до предела уплотнить его. Он уже не терял ни одной минуты и с утроенной энергией готовился к ответным ударам.
Поздно вечером, в разгар работы, позвонил по ВЧ начальник Генерального штаба Антонов и предупредил Ватутина о том, что в качестве представителя Ставки на Первый Украинский фронт выехал маршал Рокоссовский, которому поручено разобраться в обстановке на месте и принять все меры к отражению наступления врага.
Ватутин ждал приезда Рокоссовского. И когда они встретились, он рассказал маршалу все, о чем думал и к чему готовил войска в последние дни.
Рокоссовский, ознакомившись со всеми приказами и распоряжениями Ватутина, стал внимательно изучать оперативную карту с планом будущих наступательных действий.
Ватутин напрямик спросил:
— Товарищ маршал, когда прикажете сдать вам фронт?
На красивом лице Рокоссовского появилась чуть заметная улыбка. Его голубые глаза смотрели на Ватутина приветливо. Он сказал:
— Николай Федорович, я прибыл не с целью расследования, а как сосед, желающий по-товарищески помочь устранить трудности, которые вы временно испытываете. Ознакомившись с обстановкой и вашими планами, я вижу, что вы, как командующий фронтом, находитесь на месте и руководите войсками уверенно. Я позвоню по ВЧ Верховному и скажу, что если бы я командовал Первым Украинским фронтом, то делал бы все точно, как Ватутин.
Это одобрение Рокоссовского было дорого Ватутину. Оно наполняло душу уверенностью и ободряло. Беседы двух полководцев не только прояснили оперативную обстановку под Киевом, но и позволили зримо, масштабно представить себе действия войск в будущих наступательных операциях. Они сошлись на том, что Манштейн, бросив в бой свои резервы, сейчас всеми силами старается навязать советским войскам позиционную форму борьбы. Ватутин должен был не давать врагу передышки, бить его непрерывно. А на избранных участках прорыва создавать более мощные, чем у гитлеровцев, группировки войск. Уже можно было думать об освобождении дорогой сердцу Рокоссовского многострадальной Польши, о помощи народам Венгрии, Румынии, Болгарии и Югославии. Все это требовало исключительной подвижности войск и нанесения по врагу еще более мощных согласованных ударов.
На второй день пришла депеша. Ставка разрешила Рокоссовскому вернуться на Белорусский фронт. Всего один день провели полководцы вместе. Но он подарил им крепкое, боевое товарищество.
После отъезда Рокоссовского Ватутин в присущем ему быстром темпе принялся готовить войска к наступлению. Все Святошино потонуло в снегу. Усилились порывы северного, хлесткого ветра, и зашипели сухие, колючие вихри метели. Где-то в лесу на крышах брошенных жителями дачных домиков гремело сорванное налетевшим бураном железо. Точно так же оно гремело на крыше разбитой снарядами будки бакенщика, когда после объезда войск Ватутин свернул к Днепру, чтобы проверить работу паромных переправ и лично убедиться, надежно ли охраняются понтонные мосты от воздушных налетов.
