«Й. Ф. был высокий весельчак, которого худоба делала ещё выше. Пост, который он занимал в лагере, он получил только благодаря чину аспиранта французской армии. Это был мечтатель, не обладающий никакой энергией, и казалось, что он парит над грустной действительностью… У него абсолютно не было никакого начальственного характера».
«Й. Ф. был учителем начальных классов около Мюлуза. Ничтожество, которое осмелилось занять пост шефа французов и которое ничего не сделало, чтобы защитить своих людей…»
Но с другой стороны, один из моих друзей, бывший узник Тамбова Марсель Херр из Страсбурга, после войны писал мне:
«Я окончательно покинул лагерь осенью 1945 года… Й. Ф. уехал через три дня после меня… Я встретил его во Франкфурте-на-Одере. Я считаю Й. Ф. порядочным человеком…»
Первые два мнения, безусловно, отрицательные, однако они показывают, насколько трудно было занимать эту должность. Мы бы предпочли иметь дело с русским начальником.
Вернёмся к нашим Пятнадцати сотням, ждущим приезда франко-русской комиссии с нарастающим нетерпением. По лагерю курсируют самые разные, самые противоречивые слухи. В какой-то момент русский офицер заявил, что в комендатуре получили телеграмму о том, что комиссия выехала из Москвы и прибудет с минуты на минуту. Тревога высшего уровня! Офицеры бегают по лагерю туда-сюда, непрерывно дёргая stargis (старших по бараку). День проходит: никто из посторонних не появился перед главными воротами лагеря. Вся эта неопределённость продолжается до тех пор, пока однажды утром рожок вдруг не протрубил общий сбор: без предупреждения, безо всякой предварительной телеграммы комиссия прибыла в комендатуру.
Весь отряд в полторы тысячи человек выстроился перед бараками по две стороны главной аллеи — Avenue des Français (Французского проспекта). Торжественный, волнующий момент: генерал Пети[54] и генерал Петров[55]в сопровождении свиты французских и русских офицеров производят смотр рот. То улыбаясь, то с серьёзным выражением лица французский генерал пристально разглядывает своих будущих солдат, беседуя с некоторыми из них, в основном с командирами рот, взводов, все они — ветераны боёв 1940 года. Он явно удивлён тем, как красиво украшены бараки и аллеи, и говорит: «Как вы тут хорошо устроились, лучше чем французские солдаты, сражающиеся сейчас в Италии!»
Он что, не заметил огромный контраст между этой идиллической картиной и исхудавшими, измождёнными лицами пленных? В свите генерала был один эльзасец, капитан Нойрор (кажется, он был из Друссенхайма) из эскадрильи «Нормандия-Неман», группы лётчиков, сражавшихся вместе с русскими. Некоторые из наших товарищей, к счастью, смогли с ним поговорить с глазу на глаз и рассказать ему о той плачевной ситуации, в которой находились эльзасские пленные.
Полдень. Наш генерал и его свита присутствуют во время обеда, накрытого частью в столовой, частью на столах рядом с бараками. Молодая дама, кажется, дочь генерала, вооружённая кинокамерой, будет нас снимать, так же как она делала это во время церемонии. Только сегодня нам положена отличная и внушительная порция kacha из проса. Миска почти полна, нас просят выставить её напоказ, чтобы продемонстрировать, как хорошо нас кормят! Этот фильм начала июля 1944 года будет единственным подлинным документом из тамбовского лагеря № 188. С этой плёнки позже в Алжире будут отпечатаны фотографии, некоторые из которых появятся через много лет после окончания войны в первых публикациях о Тамбове. Четыре или пять из этих фотографий были у моего друга Бретейля, бывшего в числе Пятнадцати сотен. Впервые я увидел их у него дома. Отрывки из этого фильма были показаны по телевидению в передаче о Тамбове в октябре 1992 года.
После полудня все полторы тысячи идут строевым шагом на площадку за лагерем и проходят перед военными чинами, которые вечером покидают лагерь. Потом будет несколько дней тишины и ожидания.
Вдруг вечером 6 июля четыре первые роты срочно отправляют в лес на склад армейского обмундирования. Они возвращаются одетые в абсолютно новую русскую униформу, в прекрасные ботинки с офицерскими обмотками, за спиной — рюкзаки со сменой белья. На следующий день лагерь бурлит с четырёх часов утра. Последние роты идут на склад и возвращаются оттуда в семь часов в своём новом одеянии. В это время русские офицеры с деревянными дощечками и папками подмышкой ходят взад и вперёд по аллеям, запрещая людям выходить из бараков, вызывая stargis, рассылая приказы во все уголки лагеря и их же отменяя. Напряжение длится несколько часов. Наконец, в полдень настаёт великий момент!
Начальник Государственного управления по делам военнопленных и интернированных генерал И. А. Петров с группой советских
Здесь я вставляю несколько фраз из рассказа одного из бывших узников Тамбова, свидетеля, который, как и я, видел всё своими глазами:
«7 июля 1944 года, полдень. На центральной аллее тамбовского лагеря полторы тысячи молодых людей из Эльзаса и Мозеля чувствуют, что их сердца бешено бьются от радости. Переодетые в русскую форму, они построены по-военному и ждут приказа выйти из лагеря, приказа, который приведёт их к свободе. Через несколько дней их передадут французской военной миссии, которая ждёт их в Тегеране! Через несколько недель они станут французскими солдатами в Северной Африке.
7 июля 1944 года, полдень. На центральной аллее лагеря другие молодые люди из Эльзаса и Мозеля чувствуют, что их сердца слабеют. Их нет среди полутора тысяч счастливцев, которые скоро обретут свободу, которые в эту секунду полны счастья. Они должны довольствоваться надеждой, которую вселяет этот отъезд, если они хотят выжить, чтобы тоже испытать эту радость».
Итак, в полдень 7 июля 1944 года полторы тысячи счастливчиков выстроились на главной аллее, сгруппированные по ротам, со сделанным из добытых по случаю кусков материи и краски трёхцветным флагом во главе. Две створки главных ворот открываются, отряд из полутора тысяч избранных трогается, выходит из лагеря под звуки трубы, на которой играет мой кольмарский друг из квартала Крутенау Реми Мюллер, а потом под воинственные звуки «Походной песни».
Слева и справа по сторонам аллеи стоим мы, сто пятьдесят — двести неудачников — те, кто должен остаться, с глазами, полными слёз, удручённые, но с верой в будущее, в то, что придёт и их черёд, что через несколько недель уедут и они. Мы машем в знак прощания в последний раз, и группа исчезает за деревьями.
