Красной армии» под именем Эльзасско-Лотарингской бригады[50]. Лагерные офицеры сказали, что последнее ходатайство как будто бы было одобрено красным диктатором. В лагере тут же началась лихорадочная активность. Рабочие команды эльзасцев и лотарингцев, рассеянные по разным строительным объектам региона, были расформированы и вызваны в лагерь, питание улучшили, хлебный паёк увеличили с шестисот до семисот граммов хлеба в день. Всех французов разделили на роты и взводы и занялись военной подготовкой, их командиры были вызваны для военного обучения. К счастью, судьба распорядилась по-другому и уберегла их от этого варианта развития событий, который стал бы для них трагическим.
12 мая в ходе вечерней проверки было сделано объявление. Русский офицер, размахивая документом, под впечатляющее молчание прочитал перед каждым бараком следующее официальное коммюнике примерно следующего содержания: все эльзасцы и лотарингцы, принудительно призванные в немецкую армию, будут освобождены советским командованием и отправлены в Северную Африку для вступления в ряды армии генерала де Голля.
Одна из многих листовок, которые разбрасывались над немецкими позициями на Восточном фронте в частях, где служили эльзасцы. Перевод текста листовки помещен в Приложении
Тут же повсюду раздались крики «Да здравствует де Голль! Да здравствует Сталин!». Во всё горло запели «Марсельезу». Это была эйфория, всеобщее ликование!
На следующий же день начались работы по украшению лагеря. Каждое утро после proverka все с радостью и энтузиазмом занимались военной подготовкой.
Это был рассказ наших товарищей, прибывших в лагерь за два месяца до нас. Именно эту подготовку мы только что видели по другую сторону решётки.
Когда я вместе с моими товарищами прибыл в лагерь, это было дней через десять после памятного 12 мая 1944 года, первая колонна для отправки в Африку — пятнадцать сотен человек, ни одним больше, ни одним меньше — была почти сформирована. Оставалось ещё семьдесят — семьдесят пять свободных мест. Их займут вновь прибывшие, а значит, люди из нашего барака, семьдесят пять — восемьдесят из девяноста шести. Для двадцати остающихся это будет тяжело, но они смогут надеяться на лучшее вместе с сотнями товарищей, приехавших позже, как, например, с группой из восьмидесяти человек, прибывшей в лагерь через восемь дней после нас. Ими командовал Й. Ф.[51], мой старый приятель по Высшей Нормальной школе Кольмара, о котором я ещё потом буду часто писать. Они были настроены оптимистично, с уверенностью думая о том, что их включат в следующий эшелон, который отправится через несколько недель, как нам сказали.
Через несколько дней нас раньше времени выпускают из карантина. Мы включены в список избранных счастливчиков, зачислены в роты и взводы, нас размещают в другом бараке вне карантина. После полудня мы идём в баню, и нас осматривает врач. Все идёт хорошо, нас признают годными к долгому путешествию. Каждое утро мы занимаемся военной подготовкой, в особенности «школой солдата», поскольку ко дню приезда комиссии в лагерь нам надо научиться маршировать по-французски, то есть более быстрым шагом, чем по-немецки, проходить торжественным маршем, отдавать честь, поворачиваться направо и налево.
Нам объявили о грядущем приезде смешанной военной комиссии из русских и французских офицеров. В этот день лагерь должен быть в безупречном состоянии. Работа по уборке и украшению разгорелась с новой силой. Аллеи украшаются с обеих сторон ветками берёз, а кое-где — столами и скамейками, тоже сделанными из берёзы. (В лесу, который нас окружает, растут почти исключительно берёзы. Это очень красиво!)
Но нашим главным занятием остаётся обустройство участков, окружающих бараки, это наше любимое развлечение. Старые украшения освежают, переделывают заново или вовсе заменяют новыми. Повсюду можно увидеть лотарингские кресты, обрамлённые буквой V (victoire — победа), красные звёзды (чтобы доставить удовольствие русским), трёхцветные флаги, гербы главных городов Эльзаса и Лотарингии, макеты башни Страсбургского собора и эльзасских домов, сделанные из песка и раскрашенные чем придётся (например, чёрный цвет делали из древесного угля, а красный — из толчёного кирпича). Эти украшения, зачастую настоящие произведения искусства, привлекали к себе восхищённое внимание русского командования, обычно очень восприимчивого к любому искусству, будь то музыка, театр или изобразительное искусство, тем более что эти украшения были сделаны настоящими художниками, такими как, например, знаменитый скульптор и специалист по деревянным мозаикам Альберт Тиам из Меца.
Мы также пытаемся хоть немного улучшить наш «гардероб», в большинстве случаев ужасный. Некурящие выменивают свою долю makhorka (время от времени нам её выдают) на куски униформы хаки у наших румынских друзей и шьют для себя и своих товарищей элегантные пилотки, украшенные трёхцветными кокардами или лотарингским крестом и вышитым сбоку женским именем — жены, невесты или матери. Я вспоминаю своего приятеля из долины Мюнстера, который вышил на своём полицейском берете «Моя дорогая мамочка».
6 июня, в день высадки союзников в Нормандии, хотя этого мы не знали, по лагерю объявляется тревога. Надо подготовиться к предполагаемому параду ко дню приезда знаменитой комиссии, а для этого надо провести генеральную репетицию. Со знаменем во главе, Пятнадцать сотен, разделённые на несколько рот, выходят из лагеря строевым шагом, в безупречном порядке, распевая во всё горло «Походную песню», «Мадлон», «Вам не получить Эльзас и Лотарингию». Впервые мы выходим из лагеря свободно, без надзирателей. Снаружи, на опушке леса, начальник лагеря, шесть офицеров и политрук Олари ждут нас, чтобы произвести смотр. Мы проходим перед ними, гордые и счастливые, как один человек поворачивая голову по команде шефа французов Пьера Эглера: «Tête…droite!» («Равнение направо!») Офицеры отдают нам честь, держа правую руку у фуражки. Олари кричит изо всех сил: «Vivi la fouture et gloriouse armée de De Gaulle!» («Да здравствует будущая славная армия де Голля!»[52])
Во время этих нескольких недель питание, хотя и недостаточное, чтобы поддержать нас, чтобы добрать потерянные килограммы, в целом было нормальным и позволило нам, в общем, сохранить вес. Хлеб, очень сырой, тяжёлый и плохо перевариваемый, наверняка состоящий из смеси зёрен неясного происхождения, картошки и большого количества воды, был достаточно вкусным (по крайней мере, для очень голодных). Вы, конечно, думаете: семьсот граммов хлеба в день, это же прекрасно! Но вы не знаете, что этот кусок, который легко можно было уместить между двух ладоней, размером не больше мужского кулака, соответствовал ста пятидесяти граммам того хлеба, который мы едим сейчас, но худшего по качеству (мнение бывшего врача тамбовского лагеря). Днём нам давали суп из муки, жидкий, но наваристый и вполне вкусный, и к нему — пару ложек kacha: нечто вроде овсяной каши, пюре из проса (это было лучше всего!), гороха или других овощей. Вечером опять давали суп, такой же как в день нашего приезда.
