Эрцгерцог готовился к наступающему дню вне детских комнат. Это была эпоха, когда дети королей и аристократов были в значительной степени изолированы от своих родителей и находились под наблюдением нянь и учителей. Исключением были послеобеденный чай и некоторые формальные поводы. Дети Франца Фердинанда и Софии, «Маленькие Величества», как называли их в семье, обычно занимали дальние комнаты замка, вдали от своих родителей. Родители звонили им каждый день или отправляли письма и телеграммы. «Крепко обнимаю, папа», — неслось по проводу к детям; или: «Много теплых объятий, мама». Франц Фердинанд, рассказывал граф Оттокар Чернин, делал для детей «все что мог, все, что подсказывало его любящее сердце отца». Его дочь характеризовала его как «восхитительного» и рассказывала, что «при каждом представляющемся случае мы отправлялись в какое-нибудь путешествие или, когда мы стали старше, стреляли из окон нашего дома». Что же касается Софии, ее дочь рассказывала, что она была «сердцем и центром семьи». Она сама купала и кормила детей, а ее муж занял руководящую роль в их воспитании. Супруги души не чаяли в своих детях: маленькую Софию звали Пинки, Макса — Макси, а Эрнста — Эрни или Булулу.
Эрцгерцог всегда старался завтракать вместе с детьми в их детской, съедая за завтраком два вареных яйца, тосты, а за чаем просматривал газеты. Когда он задерживался у них слишком долго, как это не раз случалось, Паул Никич-Буле, его личный секретарь, приносил к нему утреннюю почту и клал на круглый столик, так что эрцгерцог мог начать работу, никуда не уходя. Семейная идиллия неизбежно прерывалась, когда дети, одетые в матроски, отправлялись на уроки, — тогда отец с неохотой их отпускал и принимался за свою работу.
Рабочий кабинет Франца Фердинанда с видом на замковый парк был исполнен в строгих темных тонах, с резными деревянными панелями и кожаными креслами и наполнен фарфором, тигриными шкурами, восточными коврами и множеством сувениров. На большой картине, написанной в 1901 г. живописцем Джозефом Koппау, была изображена София в белом платье с декольте, покрытом свободным тюлем, стоящая перед церковной кафедрой; с картины богемского художника Франтишека Дворака смотрела маленькая София, ее руки обнимали шею отца. Эти две картины отражали не только любовь эрцгерцога к своей семье, но и его личные предпочтения в искусстве. Франц Фердинанд был традиционалистом, не признающим стиль модерн или ар-нуво. Он предпочитал работы старой германской школы, простое народное искусство, которое можно было увидеть в работах с австрийскими сельскими пейзажами, изображения сцен традиционной охоты и морские пейзажи таких художников, как Август Рамберг и Александр Кирхер.
Никич-Буле, его советник барон Андреас фон Морсей (Andreas von Morsey), или его главный адъютант, майор Александр Брош, представляли Францу Фердинанду новости дня или важные сообщения, поступившие из Вены. Эрцгерцог читал донесения с вниманием, делая пометки своей элегантной, но слегка дрожащей рукой и задавая своим помощникам короткие уточняющие вопросы. Он говорил с заметным аристократическим акцентом и по крайней мере с большинством людей осторожно подбирал слова. Если что-то его раздражало, он был склонен проявлять свой легендарный характер. Люди шептались о припадках ярости, которым был порой подвержен эрцгерцог; он признавал их своим личным недостатком и пытался с этим бороться, но ошибки и неверные аргументы могли вызвать его «резкую отповедь». Айзенменгер, который хорошо знал эрцгерцога, отмечал, что «преувеличения и обобщения были характерны для его манеры говорить», а всплески гнева, как правило, быстро сменялись просьбами прощения за несдержанность. Он быстро давал людям оценку, которая зачастую зависела от его настроения: те, кто считался компетентным, редко заслуживали прощения за свои промахи. Но Франц Фердинанд также уважал тех, кто осмеливался говорить ему правду и отстаивал свою точку зрения. «Любую тему вы могли с ним обсудить спокойно и открыто, — рассказывал Никич-Буле. — Он первым выражал сожаление при вспышках своего бурного характера… Он не только мог выслушивать правду о себе, но и требовал ее от других, приятной она была или нет».
Каждое утро к Софии приходили камеристки и укладывали ее волосы в модную высокую прическу с помощью гребешков из позолоченного серебра, украшенных герцогским гербом. Являясь до кончиков ногтей эдвардианской леди, София обычно носила корсет, который только подчеркивал ее миниатюрную талию. Даже беременности не повлияли на ее фигуру, и хотя с годами немного пополнев, она осталась на удивление стройной. Брак и материнство только добавили ей грации, свойственной идеалу леди Belle E´poque (фр. прекрасная эпоха. — Прим. пер.). Ее живые глаза и изящные манеры, вся она целиком, говорил один ее родственник, излучала «неотразимое женское очарование».
Тщательно подобранный гардероб Софии должен был соответствовать королевскому уровню. В течение дня она обычно носила платья мягких, пастельных тонов, украшенные тесьмой или цветной марлей. Зонтики, широкополые шляпы с перьями и длинные белые перчатки добавлялись для прогулок пешком или на лошади, а для вечеров в ее гардеробе были сложные шелковые и бархатные платья, украшенные бисером, затейливой вышивкой или отороченные мехом. Как и другие модные дамы, она предпочитала такие модные венские марки, как Spitzer, Marsch и Drecol, а также наряды парижских кутюрье: Paquin, Doucet и Worth.
Герцогиня всегда была очень набожной. Каждое утро она приходила в украшенную фресками часовню Св. Губерта, располагающуюся на территории замка. Она становилась на колени перед резным готическим алтарем из Инсбрука и молилась, поднеся к лицу четки и распятие из ляпис-лазури, которые подарил ей папа римский. Она настаивала на том, чтобы и ее слуги посещали ежедневные молитвы и причастия. Отец Лани, исповедник супружеской пары, как-то сокрушался, что София слишком усердствовала в выражении на публике своей религиозности.
София использовала свое положение, чтобы спокойно заниматься благотворительной деятельностью. Она не стремилась к общественному признанию, хотя и понимала, что в глазах многих остается фигурой достаточно противоречивой. Ее правнучка Анита рассказывает, что София «поддерживала множество христианских обществ и женских монастырей, а также религиозных и благотворительных образовательных учреждений. Благодаря ее неафишируемой финансовой помощи на территории Австрии было открыто несколько монастырей и аббатств».
Вопросы домашнего хозяйства заполняли дни Софии. В то время как ее муж работал, она разбирала корреспонденцию, обсуждала меню с их шеф-поваром Робертом Доре, а по бытовым вопросам советовалась с бароном Rummerskirch, камергером, выступавшим у них в роли обергофмейстера, лорда-распорядителя. Реальное управление домом лежало на Франце Яначеке, богемском крестьянине, работавшем раньше загонщиком при императорском охотничьем домике в Эккартзау, пока не появился эрцгерцог. После того как он прослужил несколько лет камердинером, эрцгерцог пожаловал ему титул мажордома (мастера домохозяйства) и опирался на него практически во всех вопросах. «Яначек, — говорил эрцгерцог, — никогда не отдыхает и работает день и ночь».
