Снова поднялись - и бегом через этот дымящийся прах; снова падали ниц, и перед ними снова вспухал, взлетал в воздух то сенничек, то коровник, то овчарня, то просто черно-белый фонтан земли и снега. Все гудело вокруг. Гуще становились дымы пожаров, уже горела большая часть деревенских изб. Жители прятались в погребах, а наверху уже горел дом со всем подворьем или снарядом разворотило крышу, и на кровати, на столы и стулья, на разбросанную и побитую утварь падал тихий равнодушный снежок.
Под боком у черного угрюмого леса, на белом печальном поле рвалась на части, гремела, пожираемая хищным огнем, деревня Дебринка. А немцы, обложив ее с ночи, лежали в снегу, наблюдали за ее гибелью, ждали, когда окончится артиллерийская стрельба, чтобы ворваться на пожарище и учинить свой суд над оставшимися в живых. Под белыми халатами немецких солдат, на железных бляхах ремней родина этих фашистов, их империя, пославшая их сюда, в Дебринку, в Россию, выдавила, отштамповала слова: "Gott mit uns" "С нами бог".
Арефий отвел свою группу и послал связного к командиру верхней обороны также с приказом отходить.
Немцы, заметив отступавших на Голопятовку партизан, поднялись в рост и, уже не скрываясь за складками поля, стали продвигаться к дороге, на ходу стреляя из автоматов. Славка выбрал у обочины удобное место и пулеметными очередями снова положил немцев в снег. Со станции, как видно, тоже заметили черные фигурки уходивших из деревни партизан, снаряды стали ложиться в промежутке между крайними домами и сараем. Немцы боялись попасть под огонь собственной артиллерии. У партизан же не было другого выхода, кроме как пробиваться сквозь эту узкую смертную полоску.
- Прикрывать отход! - приказал Славке Арефий, сам же кинулся, увлекая за собой бойцов, в огневую полосу, где то и дело вскидывались фонтаны земли и снега.
Славка менял позиции, переползая с одного места на другое, каждый раз прижимал фашистов к земле, как только они пытались встать и выйти наперерез отступавшим. Мимо Славки, тяжело дыша, спешили бойцы; один за другим они покидали горящую деревню, и Славке были слышны за его спиной шаги и пыхтение отступавших товарищей. Он испытывал радость, когда гулко работал его пулемет, сильно отдавая прикладом в плечо, когда трясся всем своим черным железом и особенно когда вдалеке падали, скошенные им, едва различимые белые тени.
Партизаны прорывались сквозь грохочущую стенку огня и уже чернели точками далеко по белому полю. Они были теперь в полной безопасности.
Когда Славка остался один со своим напарником, их стали прикрывать огнем другие. Наконец все отошли и брели теперь большей частью по бездорожью, рассыпавшись по снежному полю. Немцы вдогонку стали бить шрапнелью. То там, то здесь в воздухе взрывались снаряды, оставляя повыше человеческого роста облако дыма и веером рассыпая по снегу осколки. Ни одному снаряду не удалось накрыть цель, ни убить, ни ранить кого-либо из партизан.
Отступавшие стали стекаться к дороге, и вот она уже зазмеилась реденькой цепочкой далеко растянувшихся бойцов.
Славка шел и думал о Дебринке, обо всех тех, кто остался там, скрываясь в погребах, а может быть, уже принимая муки от рук карателей. Куда-то задевались тогда Саня с Петькой, так и не увидел их Славка. Живы ли Усовы с несчастной Катюшей? А Сашкина хозяйка, девки ее, глухой старик? "Во тах-та", - скажет она на все это, если жива. Защемило, заскулило внутри при мысли о погибшей Дебринке.
Плелись, понурив головы, Славкины товарищи. Сбившись небольшой кучкой, шли они, не глядя друг на друга. И где-то в дальних уголках сознания возникла вдруг эта детская песенка: "Остались от Дебринки рожки да ножки, вот как, вот как, рожки да ножки".
Славка отбивался от этой песенки, но она не отступала от него, с нелепым и глупым упрямством возникала снова и снова, пока помимо своей воли он не стал проборматывать ее вслух. Откуда это взялось? Почему это пришло в голову? Но он громче и отчаянней, будто назло кому-то, повторял, как заведенный:
Вот как, вот как
Рожки да ножки,
Вот как, вот как
Рожки да ножки...
Вошли в Голопятовку, стали располагаться по хатам. Той же группкой, какой шли, да еще примешался кто-то по дороге, ребята ввалились в свободную избу. Ожили немного, стали вспоминать подробности. Все парень один рвался рассказать.
- Ну вот, когда мы побегли, слушай, слышишь? - когда побегли, кто-то секанул по нас, мы попадали, лежим с Васькой, - наш, дебринский, - глядь, лежат они в белом все, двое, один приподнялся, зовет нас пальцем. Я говорю Ваське - фрицы, а Васька глядит на них, а этот пальчиком ему; Васька встает и к ним, я кричу: "Фрицы! Назад!", а было уже поздно. Как только Васька поднялся, к ним шагнул, так этот, что пальцем манил, секанул из автомата, и Васька на колени опустился, на меня оглянулся страшно и упал. Сам на пули пошел...
Кто-то заглянул в хату:
- Холопов, вызывают!
Они с посыльным миновали один дом, другой, третий, наконец вот он, этот домик; посыльный открыл дверь, пропустил Славку, сам остался во дворе. Славка подумал: Арефий? Нет, не Арефий. Посредине комнаты сидел комиссар отряда Жихарев.
- Холопов, - начал он после недолгого молчания. - Говорят, Холопов, что вы сеяли панику среди бойцов по дороге из Дебринки. - Вроде комиссар и не спрашивал, но ждал ответа, отчужденно глядя Славке в глаза.
От неожиданности, от непонятности всего Славка не мог сразу сообразить, о чем идет речь и что надо отвечать.
- Я не сеял, - сказал он наконец.
- А песенку пели?
- Ах, песенку, - как бы даже обрадовался Славка. Тогда-то он сам не понимал, почему вдруг пришел в голову ему этот дурацкий козлик, теперь же надо было отвечать, и Славка стал быстро соображать, а зачем он, действительно, стал бормотать тогда про этого козлика.
- Я сам не знаю, - сказал Славка. - Может, для поднятия духа, а может, чтобы не зареветь. Я боялся, что зареву, честно. Да и все головы повесили. Чтобы головы не вешали, что ли? Я, правда, сам не знаю.
- Так, Холопов, дух не поднимают. Вы знаете, что это равносильно... Жихарев что-то говорил, внушал что-то. Плохо понимал Славка, что говорилось ему. Ушел, когда отпустили, с тяжелой душой. И оробел. Как же это он узнал? И сразу узнал. Только же вошли в деревню. Непонятно. Непонятное, неизвестное Славку всегда мучило больше всего на свете.
- Ты чего там? - спросил потом, когда встретились, Арефий.
- Ничего, - пожал плечами Славка, а на самом деле все робел.
13
Арефий был ранен в пятку. Когда отходили, когда бежали по полю, увязая в снегу, все же один снаряд настиг группу. Необычно и странно взорвалось невысоко над землей и, как из душа, брызнуло осколками. Никого не задело, но одна шрапнелька впилась в пятку бежавшему Арефию.
