— Ну хотите пари на бутылку хорошего вина?.. Корчагин здесь, я вас с ним познакомлю, а потом втроем мы эту бутылочку и разопьем.
Разговор шел на большой оплетенной виноградом веранде, выходившей в парк. Осень уже дохнула на деревья. Как седина на висках, в зелени пробрызгивала красивая прожелть; листья лоз покраснели, стали жесткими, точно бы жестяными, и действительно, словно жестяные, стучали друг о друга, когда ветер трогал их. Один такой лист упал на стол и собеседница задумчиво разглаживала тонкими пальцами его желтоватую изнанку. Всех своих товарищей по делегации я знал. Среди русских не было человека с фамилией Корчагин. Что бы это могло означать?
— Может быть, это прозвище?
— Нет, имя и фамилия. В учетной карточке делегата так и записано: Корчагин. Ну, спорим? — огромные черные глаза весело сверкнули на бледном лице. — Чем вы рискуете? За бутылку вина идет сюжет новеллы и тоже о настоящем человеке. Помимо этого познакомитесь с отличным парнем.
Мы поспорили. Мадлен озорным движением головы перекинула свою толстую косу за спину и исчезла в анфиладах зал, пестревших необычным разнообразием национальных одежд. Через короткое время я снова увидел ее. Она вела под руку высокого, очень стройного африканца, такого черного, что кожа его отдавала в синеву, как у крыла ворона. На незнакомце был дешевый костюм, явно купленный в магазине готового платья, но сидел он на нем необыкновенно изящно и не скрывал атлетического разворота плеч, узкой талии. Протянув фиолетовую руку с длинными тонкими пальцами, африканец произнес:
— Павка, — и уточнил: — Павка Корчагин.
— Павка Корчагин из Черной Африки, — повторила Мадлен и сказала новому знакомому: — Покажи ему свой делегатский мандат. Кстати, он делегат с тех самых рудников, где только что выиграна огромная забастовка, о которой вчера докладывал Луи Саян…
В этот вечер я не пошел в Венскую оперу, куда австрийские друзья не без труда помогли мне приобрести билет. Я не слышал «Травиаты» и не жалею об этом, ибо узнал от чернокожего Корчагина одну из самых удивительных историй, какую мне только доводилось слышать, странствуя по белу свету.
У делегата конгресса Павки Корчагина с детства было иное, негритянское имя. Он вырос на берегу большой реки в деревушке, состоящей из камышовых хижин, припертых к самой воде тропическим лесом. За все свои детские годы он лишь трижды наедался досыта, — когда его отец подстрелил для американских туристов-охотников великолепнейшего крокодила и обрадованные добычей янки, не скупясь, расплатились с ним; на свадьбе старшей сестры, выданной замуж за немолодого вдовца, хозяина речного перевоза, слывшего в деревне богачом; и на похоронах отца, которого убило при подрыве скалы на постройке дороги.
Некая английская компания прокладывала через леса и топи железнодорожную ветку к новым рудникам. Под небольшие авансы все мужчины деревни подписали контракт с этой компанией. С тех пор они почти не появлялись дома и лишь изредка присылали семьям жалкие гроши: магазины компании высасывали все их заработки, а взятый когда-то аванс из-за этого оказывался величиной неубывающей. Люди стали рабами компании. Но рабов все-таки кормили, чтобы они могли продуктивно работать. А маленький африканец, семейство которого осталось без отца, подписавший кабальный контракт, работал, по существу, за еду. На руки почти ничего не получал.
Пока дорогу вели по сухой равнине, работа была еще сносной, но вот начались тропические болота. Машины вязли, все приходилось таскать на собственных плечах. Работали по пояс в густой вонючей жиже. Начались болезни. В месяц тропических дождей, когда лихорадка особенно зла, по утрам нередко выносили из палаток скрюченные трупы с шафранными лицами.
Состав рабочих из-за высокой смертности почти сменился, но наш собеседник, от природы здоровый, крепкий, выжил. Вообще ему повезло. Среди подростков, завербованных на строительство, он выделялся не только выносливостью, но и грамотностью, ибо в отличие от других до того, как попасть на стройку, успел поучиться в школе католической миссии.
Старший подрывник, англичанин, сделал ловкого, смышленого, сообразительного подростка своим подручным. Это был хмурый, опустившийся человек, которого белые звали между собой «Рак-отшельник». Мистер Рак постоянно был под хмельком, а раз в год запивал. Но в своей профессии это был искуснейший человек, умевший делать направленные взрывы, и начальник колонны прощал ему и его нелюдимость, неуживчивый характер и любовь к виски.
Так вот этот-то одинокий, хмурый человек в нарушение всех колониальных обычаев приблизил к себе черного подростка, умевшего схватывать на лету все приказы. Он учил его тонкостям подрывного дела, требующего смекалки, сообразительности, отваги. И приучил читать. Сам он давно уже ничего не читал, кроме газет, попадавших в строительную партию с недельным опозданием, да и то только спорт и происшествия. Но в обозе партии среди его имущества был ящик со старыми книгами. Эти книги он и давал своему помощнику, который глотал их мгновенно, как пеликан рыбу.
То, что мистер Рак-отшельник, нелюдимейший из всех белых, так благоволил к своему черному помощнику, служило в партии объектом постоянного злословия. Начальник колонны получал даже жалобы на то, что старый подрывник разлагает цветных: если все они будут читать книги, кто же будет работать?..
— Так почему же все-таки, мистер… Корчагин, этот человек так возился с вами?
Собеседник улыбается, сверкают два ряда ровных белых зубов.
— Тогда я и сам не понимал, ну а теперь знаю, что и среди белых есть хорошие и добрые люди.
Отвечено было с полной серьезностью. Мы с Мадлен переглянулись, и она, незаметно мне подмигнув, отвернулась, стараясь скрыть улыбку.
Вопрос так и остался невыясненным. По своим воззрениям тот, кого звали Рак-отшельник, не был левым. Белые за равный труд получают в несколько раз больше, чем цветные? Правильно, ведь они покинули свой дом и свою страну для того, чтобы нести цивилизацию в эти забытые богом края. Палка в качестве орудия для повышения производительности труда? Скверно, конечно. Все-таки как-никак на дворе двадцатый век. Но ведь во многих английских городах дубинки висят на ремешках у полицейских не для того, чтобы ими ковыряли в зубах, а тут как иначе заставишь работать этих черномазых, не знающих английского языка. Насилие в деревнях? Конечно, это против заповедей господних, но не потащишь же своих жен или девушек в эти малярийные трущобы. Болезни? Да, многовато, конечно, людей мрет. Медицина бы тут была не лишней. Но кто их станет оплачивать, этих докторов, лекарства? Во что тогда обойдется дорога?
