Именно так рассуждал мистер Рак-отшельник. А он был опытный человек и до того, как попасть на это строительство, строил дороги в Индии и в Британской Гвиане. Но, должно быть, он не всегда так думал. Среди книг, которые он, сам не ведая для чего, таскал в обозе строительной партии, кроме лихих полицейских и ковбойских повестей и романов в пестрых обложках, оказалось несколько скромных брошюр в скучных серых переплетах, брошюр на социальные темы. В них говорилось о профессиональных союзах, о взаимопомощи, о социальном страховании, о забастовках и о самом сильном оружии рабочего класса — солидарности и единстве…
— Мой босс не очень охотно давал их мне. «Это не для тебя, этого ты не поймешь, парень», — говорил он. А мне все эти книжки в серых переплетах казались куда интересней приключений Джеймса Бонда или интриг кровавой Мэри, — рассказывал наш собеседник…
Ужин делегатов кончился. Стемнело. В глубине парка зажглись огни, а история необыкновенного имени все еще оставалась невыясненной.
В залах появилась обычная публика, и все вновь приходящие, венцы и туристы, с интересом глядели в сторону нашего собеседника, но тот, к счастью, не замечал или не хотел их замечать и продолжал свою повесть.
— И ваш босс не возражал против того, что вы читаете эти книжки?
— Он просто думал, что они мне ни к чему. Он часто в разговоре со мной цитировал строчки из какого-то стихотворения. Я их запомнил: «Восток есть Восток, Запад есть Запад, и с места они не сойдут».
— Этот ваш подрывник знал Киплинга? — поразилась Мадлен.
— Знал. Он много знал.
— Ну а как же дальше? Что с ним сталось, с этим мистером Раком?
— Умер от лихорадки. Белых она трогала редко, для них были врачи, больницы, лекарства, но он все-таки умер. Его тело увезли куда-то в город, а имущество его белые роздали: у него не было родных. Мне, конечно, ничего из его вещей не досталось, но я получил от него самую большую ценность — профессию и еще то, что я вычитал из книжек в серых переплетах. Это мне и сейчас помогает.
— Но… Павка, расскажите все же, как вы приобрели себе русское имя?
— Хорошо, расскажу.
Когда трасса дороги снова углубилась в болота и жизнь снова стала невыносимой, наш собеседник, хотя он был одним из самых молодых среди цветных, подбил своих товарищей на забастовку. Он задумывал ее именно так, как говорилось в книгах в серых обложках: остановить работу, предъявить администрации свои условия. Добиться их выполнения. Молодой организатор не учел, что измученные, отчаявшиеся, обозленные люди, не имеющие классового опыта, — очень взрывчатый материал. Вместо забастовки вспыхнул бунт. Разнесли контору, взломали магазины компании, добыли там хмельное, подожгли бараки. А потом, когда прибыла на грузовиках вооруженная охрана компании, разошлись по своим деревням, унося наивные трофеи. Там их и переловила полиция. Хватали правого и виноватого. Схватив, били, иногда замертво бросали в грузовик, отвозили в город в тюрьму. Нашего собеседника тоже схватили. Его били палкой, топтали ногами, сломали пять ребер, отбили легкие. Без чувств бросили его в кузов самосвала. По пути он так и не пришел в себя. Тогда, испугавшись уголовной ответственности, стражники компании выкинули его на дорогу в городском предместье.
Ночная прохлада и выпавшая роса привели его в чувство, и вот тут молодой африканец, никогда не бывавший в городе, узнал, что такое рабочая солидарность. Незнакомый мулат, человек огромного роста, на руках принес его в дом, где ютилась его семья. Он сказал, что местные горняки, узнав о кровавом происшествии в строительной партии, собрали немного денег, чтобы поддержать тех, кого смогут, и что вот он, мулат, член комитета по этой помощи. Он вызовет врача.
— Зачем вы будете на меня тратиться? Отдайте деньги тем, кто выживет, — ответил умирающий, закрыл глаза и отвернулся к стене.
— Ты неплохо начал, парень. Тебе надо обязательно подняться, — настаивал новый знакомый. Его жена, большеглазая женщина, тянула ему тарелку бобов с говядиной; ее дети смотрели на эту тарелку, глотая слюну.
— Вы должны выздороветь, товарищ, — сказала женщина.
— Это от меня не зависит. Отогнать смерть, когда она уже пришла, никто не может.
— Человек может все, чего очень захочет, — сказала женщина.
— Тогда он был бы богом.
— Нет, он остался бы человеком.
— …Это меня не убедило, — рассказывал тот, кто назывался Корчагиным. — Кому я нужен искалеченный, беспомощный. Я и работать-то как следует никогда не смогу.
Вот тогда-то жена мулата, приютившего нашего собеседника, принесла ему старую, совсем затрепанную книжку на английском языке и попросила прочитать ее. Стал читать лишь для того, чтобы не обидеть добрую женщину. Потом заинтересовался, увлекся. Он был очень слаб. Сломанные ребра ныли под повязкой. Мучал кашель, но, отхаркнув окровавленную мокроту, он снова принимался за книгу.
Это была книга о молодом русском юноше, победившем смерть, страшную болезнь, оставшемся в строю. Нескольких страниц в книге не хватало. Понимать описываемое было трудно, тем более что люди из Черной Африки в те дни мало знали о Советском Союзе.
В раздумьях о книге, о далеких, неведомых людях, об их стране, о юноше со странно звучащим именем Павка Корчагин, о его жизни молодой негр обретал волю к жизни, обретал силу, веру в себя, в возможность выздороветь.
— Это великая книга, — торжественно произнес рассказчик, подняв вверх свой тонкий черный палец. — Самая лучшая из всех, какие я прочитал. А я прочел много книг. Она, эта книга, поставила меня на ноги, она сделала меня тем, чем я стал теперь… Что, в самом деле этот писатель рассказывал о себе?
— Да, он написал о себе.
— И вы знаете этого писателя? Знакомы с ним?
— Нет, я с ним не знаком. Он умер.
— Умер?
Это слово, произнесенное по-английски, я понял без перевода, потому что оно вырвалось криком из глубины души. Мадлен оценила этот вскрик.
— Я же сказала, что дарю вам превосходный сюжет. По репортерской привычке она тоже раскрыла блокнот и что-то быстро-быстро в него записывала.
— И все же, как случилось, что у вас, делегата из Черной Африки, оказалось русское имя?
Наш собеседник улыбается, сверкая ровными рядами крупных белых зубов.
— Есть в нашем племени такой обычай: тот, кто спасся от верной смерти, должен немедленно взять другое имя, это для того, чтобы провести смерть, если она вздумает вернуться за отнятой у нее добычей. Когда я добрался до родного селения, старейшина спросил, как я хочу теперь именоваться. Я ответил: Павка Корчагин. Так вот я и стал Корчагиным.
