Случалось и ещё хуже! Однажды вечером, зимой, когда уже стемнело и северный ветер снизил температуру до минус двадцати градусов, старый грузовик со скамейками в кузове, открытый всем ветрам, остановился около большого лазарета — того самого, где я проработал летом несколько дней. В барак вошёл русский военный, и через несколько минут я увидел, как оттуда выходит человек тридцать больных, исхудавших до состояния «кожа да кости», настоящие призраки, одетые только в рубашки и кальсоны и укрытые изношенными одеялами. Медбратья заталкивали их в кузов грузовика, где они должны были сесть на скамейки. Не успели они расположиться, как грузовик тронулся.
Один из медбратьев, которого я хорошо знал, дал мне разгадку этой трагической тайны. Русское командование приказало лагерным врачам отобрать тридцать наиболее тяжёлых больных, которых отправят в госпиталь-санаторий в Кирсанове, в ста километрах от лагеря — я мерил расстояние по карте, — где их будут особо хорошо лечить. Так и было сделано, невзирая на протесты врачей и среднего медперсонала, у которых сердце разрывалось от того, что они должны были позволить в таких жутких условиях перевозить больных, у большинства из которых была лихорадка и температура за сорок градусов! Я не знаю, сколько из них доехало до Кирсанова живыми, но я знаю, что имена двоих моих молодых друзей из Гюнсбаха, Жильбера Граффа и Эрнеста Граффа, были в списке заключённых, умерших в Кирсанове, куда они, скорее всего, живыми не доехали. Эта трагическая история преследовала меня многие годы. С течением времени она казалась мне всё более и более чудовищной, до такой степени, что я начал сомневаться в своём рассудке или как минимум в памяти. Я был готов поверить, что мне приснился сон или что это была игра воображения. Но меня не удивило то, что я прочитал 23 декабря 1990 года в свидетельствах доктора Кляйна:
«Офицер приказал мне показать ему шестьдесят больных, которые не доживут до завтра. Когда он получил список, он велел погрузить их босыми и одетыми только в одеяла на повозку, чтобы отвезти их в госпиталь в Кирсанове, в семидесяти километрах от Тамбова. Было десять градусов ниже нуля. Живым не доехал никто».
Речь не идёт об одном и том же транспорте, но это подтверждает, что эта гнусная история была не единственной, это повторялось много раз. Трагический пример абсурда, противоречий, свойственных советской административной машине. Теория: выбирают больных, чтобы их лечить; перевозят их в госпиталь, чтобы им было лучше… и мы только что видели, что получалось на практике.
Пленные 1940 года и партизаны
Немного сменим тему. Однажды, в начале зимы, по лагерю разнеслась потрясающая, невероятная новость: в лагерь вошёл большой отряд французских солдат, около трёхсот человек. Они были прекрасно обмундированы: пилотки, шинели с подвёрнутыми полами, гимнастёрки, обмотки, кожаная обувь. Сбежался народ со всех бараков. Впервые со времени визита генерала Пети мы видели французскую военную форму, ту самую, которую мы носили в 1939–1940 годах! Картину омрачало только русское обрамление. Откуда они пришли? Как они сюда попали? Обоюдное потрясение! Для нас — увидеть соотечественников во французской форме тут, в русском лагере для военнопленных, для них — встретиться лицом к лицу с французами, одетыми в немецкую военную форму, в русском лагере! Контакт был тут же установлен, и тайна для обеих сторон быстро была разгадана. Наши друзья попали в плен к немцам в 1940 году и были отправлены в Восточную Пруссию, где их и «освободили» во время русского наступления осенью 1944 года. Но вместо того чтобы репатриировать во Францию — во Францию, которая была в это время почти полностью освобождена, их предпочли отправить в наш злополучный тамбовский лагерь. Находясь в плену больше четырёх лет, они смогли сохранить все свои личные вещи — бумажники, кошельки, зажигалки, часы и т. д. Через несколько недель у них не осталось ничего, всё постепенно забрали во время обысков. Всё же русские разместили их в отдельных бараках и кормили более сытно и питательно, чем нас. Но тем не менее в течение ужасной зимы 1944/45 года среди них умерло несколько десятков. Их отправили домой через Одессу только после подписания капитуляции 9 мая 1945 года — кажется, 15 мая, — присоединив к ним ещё человек двадцать французов, о которых надо рассказать сейчас.
Прибытие пленных в лагерь.
Рис. А. Тиама
Из 130 000 насильно призванных эльзасцев и мозельцев около 16 000[65] попало в плен к русским. Среди них было много людей, имевших храбрость, часто подкреплённую везением, дезертировать и добровольно сдаться в плен Красной армии. Но не будем забывать и о той небольшой группке людей доблестных, даже героических — тех, кто не только сбежал из немецкой армии, но и решил вступить в бой на другой стороне, вместе с польскими партизанами под командованием генерала Андерса. Они показали пример исключительной отваги, потому что прекрасно знали, что если они попадут опять к немцам, то их точно расстреляют. Их храбрость оценили по достоинству, и большинство из них были награждены серебряной медалью. 16 октября 1944 года группа этих бывших партизан, человек двадцать, отлично одетых в ватные штаны и куртки, выставив напоказ свои серебряные медали, вошла в лагерь. Им предоставили кое-какие льготы — сущие пустяки — они имели право на отдельные каморки, например в бараке № 45 (библиотеке), занимали разные начальственные посты, работали переводчиками… но, несмотря на все их медали, права выйти из лагеря они не имели.
Одному моему страсбургскому приятелю, с которым я в Тамбове не встречался (с ним я познакомился уже в Страсбурге через моего сына), сотруднику SNCF[66]Марселю Херру посчастливилось найти среди этих партизан двух своих друзей. Я его цитирую:
«…И вот кого я встретил — это был мой земляк Люсьен Анжель, в прекрасной физической форме, одетый в хороший ватный костюм и гордо носивший на груди серебряную медаль! Мы горячо обнялись, как старые друзья. <…> Он взял на себя обязанности командира одного из бараков лагерного госпиталя — должность, бесспорно, привилегированную».
Люсьен Анжель умер в лагере в конце зимы. Как утверждал Марсель Херр — и это мне неделю назад подтвердил мой друг, горнист тамбовского лагеря Рене Мюллер, — он был единственным эльзасцем, умершим в Тамбове, которого вынесли из лагеря в белой рубашке и в гробу.
Марсель Херр нашёл там и друга детства из Кёниге-хоффена, «…одетого в новую синюю ватную куртку, с залихватски сдвинутым на одно ухо французским охотничьим беретом, украшенным металлическим значком, на котором был отчеканен охотничий рог, знак этого элитного подразделения». Этот приятель Херра, Рене Зигель, был репатриирован вместе с пленными 1940 года и бывшими партизанами 15 мая 1945 года. Прибыв в Страсбург 20 августа 1945 года, он опубликовал 25 числа того же месяца в газете «Dernières Nouvelles d’ Alsace» длинный список «солдат поневоле», которых он встретил в Тамбове.
