Марсель Херр нашёл там и друга детства из Кёниге-хоффена, «…одетого в новую синюю ватную куртку, с залихватски сдвинутым на одно ухо французским охотничьим беретом, украшенным металлическим значком, на котором был отчеканен охотничий рог, знак этого элитного подразделения». Этот приятель Херра, Рене Зигель, был репатриирован вместе с пленными 1940 года и бывшими партизанами 15 мая 1945 года. Прибыв в Страсбург 20 августа 1945 года, он опубликовал 25 числа того же месяца в газете «Dernières Nouvelles d’ Alsace» длинный список «солдат поневоле», которых он встретил в Тамбове.
Я же нашёл среди этих партизан своего приятеля, учителя из Зюндгау, который по возвращении в Эльзас смог передать весточку моей жене. К несчастью, он умер через два или три года после войны.
Говоря о пленных 1940 года, я уже упоминал об обысках. Эти развлечения имели место каждые несколько недель, обычно по воскресеньям, когда рабочие бригады возвращались в лагерь на отдых. Рано утром по сигналу горна на сбор все заключённые должны были выйти из бараков вместе со всеми своими личными вещами и построиться в колонну по пять человек. Пока мы ждали, а это могло длиться несколько часов, офицеры и другие военные из соседнего армейского лагеря тщательно проверяли нары и конфисковывали всё, что попадалось им под руку: ножи, иголки, табакерки, трубки, которые мы украдкой прятали под досками или за балками. Если известие о грядущем обыске доходило до наших ушей заблаговременно, мы пытались зарыть около барака те вещи, которые были нам особенно дороги. Но русские раскусили нас и стали тщательно осматривать землю в поисках свежеразрытых мест! Обыск в бараках заканчивался, и эти «барахольщики» переключались на нас: куртки, штаны, рубахи, обувь — осматривали всё! Щадили они только наши деревянные ложки!
Ещё один из тех парадоксов, тех нелепостей, так часто встречавшихся у русских! С одной стороны, мы должны были сами резать хлеб перед раздачей, а с другой стороны, они запрещали нам иметь ножи и регулярно конфисковывали их. Но изобретательности и упорству заключённых не было предела. Едва кончался обыск, умельцы приступали к работе — и на следующее утро хлеб раздавали как обычно, как будто ничего и не произошло!
Можно задать себе вопрос, как нашим умельцам удавалось делать предметы первой необходимости, не имея ни материалов, ни инструментов. Хотелось бы перечислить тут все таланты, трюки и уловки, которые обнаружились в наших бараках! Это поразительно, как нищета, нужда и лишения стимулировали изобретательность.
Нож, сделанный другом Шарля Митчи Жаком Фритшем. Зарубки на ручке — число месяцев, проведённых в плену
Из толстого гвоздя, случайно найденного или украденного (на нашем жаргоне — организованного), терпеливо расплющиваемого на камне с помощью куска железа в течение целого дня, получалось лезвие ножа изогнутой формы. Иногда для этого использовали ржавый кусок старого обруча от бочки, как поступил Жак Фритш, делая нож, который он мне подарил. Медная или латунная проволока, расплющенная с одной стороны, с дыркой, пробитой в этом месте чем придётся, и заточенная о камень с другой стороны, становилась иголкой — инструментом особой ценности. Мы выдёргивали нитки из ткани карманов, которые были нам не особенно нужны, и с помощью этих иголок и ниток зашивали рваную одежду. Как я уже рассказывал, некоторые даже ухитрялись шить пилотки цвета хаки и украшать их вышивками, трёхцветными кокардами и лотарингскими крестами. Другие с помощью ножей, которые им повезло достать, делали из дерева трубки, ручки для ножей, табакерки и т. д. Среди нас был известный художник из Лотарингии, скульптор и резчик Альберт Тиам. Он учился в мастерской своего отца, вместе с которым они придумали новый вид искусства — рельефные мозаики из дерева. Две большие картины, подписанные Тиамом, изображающие лотарингские сельские интерьеры, много лет украшали главный зал вокзала в Меце. С помощью подручных средств и примитивных ножей Тиам делал настоящие чудеса, потрясающие предметы искусства: трубки, табакерки, шкатулки, шахматы — на них он выменивал у русских лишние порции супа или хлеба, которыми он по-братски делился со своими товарищами.
В течение зимы русские просили нас попытаться украсить лагерь ледяными скульптурами. Тут Альберту Тиаму представился случай показать всё своё искусство. Я особенно хорошо помню бюсты Ленина и Сталина, сделанные по приказу русских по фотографиям, а также бюст де Голля. Весной по просьбе Шоля он вырезал из большого пня бюст Сталина. Сходство было потрясающим. Что-то с ним стало?
Proverka — тамбовский горнист
Зимой самым ненавистным, самым противным и мерзким испытанием была proverka, то есть сбор и пересчёт, который устраивали дважды в день. По сигналу горна на сбор все обитатели сектора должны были собраться перед бараками и ждать, когда придёт их очередь быть пересчитанными. Так как дежурный офицер и его заместитель ошибались довольно часто, ждать надо было долго, в крайних случаях это ожидание могло длиться несколько часов, обычно на морозе, так как зима 1944/45 года была особенно суровой. Все обитатели бараков, как здоровые, так и больные, обязаны были явиться на этот сбор. Больные, даже с высокой температурой, плохо одетые, плохо обутые, должны были ждать больше часа на сильном морозе, пока их пересчитают, перед тем как отправиться в медпункт, откуда их довольно часто выпроваживали, поскольку русский врач решал, что они недостаточно сильно больны для госпитализации. Все бывшие узники Тамбова, конечно, помнят один особенно тяжёлый случай. После proverka, вернувшись в комендатуру, русский офицер понял, что не досчитался одного человека. Опять объявляют proverka, все опять собираются перед бараками, опять ждут на морозе, который тем временем стал ещё сильнее, — опять одного не хватает! Считают снова и снова, и только после восьмой проверки, в два часа ночи, ошибку находят — офицер вечером не заметил, что его коллега утром записал одного заключённого как отсутствующего, причина — его отправили в лазарет! Доктор Кляйн вспоминает: «Какой абсурд, эта проверка в два часа ночи, производимая русским офицером, который использовал осколок стекла вместо стирательной резинки (бумаги было мало, списки писались на дощечках)!» Эти зимние proverka, безусловно, сильно увеличили количество смертей в Тамбове.
Мой друг Рене Мюллер, горнист лагеря, сказал мне, что в этот памятный вечер должен был восемь раз трубить сигнал сбора. В начале июля 1944 года, за несколько дней до отъезда Пятнадцати сотен, когда Рене Мюллер, недавно приехавший в лагерь, сидел в столовой и ел свой суп, к нему подошёл французский дневальный, который отвёл его в кабинет начальника французского сектора Пьера Эглера. Этот последний узнал, что Рене был горнистом в том же самом 153-м пехотном полку в городе Битш, где он сам проходил военную службу в 1938 году. Он протянул ему трубу (горна в лагере не было) и попросил его проиграть несколько военных сигналов. «С этой минуты ты будешь новым горнистом лагеря!» Он выполнял эти обязанности до 2 августа 1945 года. Надо отметить, что вся деятельность французского сектора лагеря происходила под традиционные сигналы французской казармы. Каждый день Рене трубил подъём, несколько раз сигналы на сбор (для proverka, отправление рабочих бригад и т. д.), три раза на кормёжку, отбой. Когда он был в особенно хорошем настроении, он трубил что-нибудь оригинальное (ветераны меня поймут!).
