– Но у меня нет второй ночной рубашки…
И в этом тоже – жест дамы, аристократизм духа: как тот рыцарь, отдавший нищему половину плаща, Ахматова отдала цыганке единственную ночную рубашку.
В апреле 1942 года через Ташкент в Самарканд с семьей эвакуировался Николай Пунин. Он просил Ахматову о встрече – и она пришла, хотя отношения между ними после разрыва были очень скверные. Потом, уже из Самарканда, Пунин написал Анне Андреевне, что она была лучшим и главным во всей его жизни. И она хранила это письмо – как святыню – всю жизнь. Видимо, какая-то искра любви оставалась – к нему, как и ко всем, кого она когда-либо любила.
Вторая жена Гумилева, Анна Николаевна Энгельгардт, умерла вместе со своей матерью и с дочерью Леночкой в Ленинграде во время блокады в 1942 году. Так что у сыновей его – Льва Гумилева и Ореста Высотского – несмотря на лагеря и ссылки, жизнь сложилась все же лучше, чем у дочери. Хотя бы потому, что она у них была, эта жизнь.
У Анны Ахматовой в Ташкенте случился очередной роман: как большинство ее романов – чисто духовного свойства, без физического воплощения страсти. Она подружилась с композитором Алексеем Федоровичем Козловским и его супругой Галиной Лонгиновной, которые были в равной степени очарованы поэтессой. Во всяком случае, Галина Козловская спустя годы нарисовала словесный портрет Ахматовой – как может рисовать только влюбленный человек: «В тот вечер Анна Андреевна, войдя в комнату, быстро подошла к горячей печке и, заложив назад руки, стала к ней спиной. Тут мы увидели, что глаза у нее – синие. Они становились у нее такими, когда ей было хорошо (в вечер нашей первой встречи в «кассе» глаза ее были серые и прозрачные, как льды ее замерзающего города). Мы увидели ее красоту, ту вечную ее красоту, которая, изменяясь с годами, не убывала, по-новому раскрываясь. Даже в старости, отяжелев, она приобрела еще какую-то величавость и гляделась словно статуя самой себе. Красота Ахматовой была радостью художников. Сколько их пыталось воплотить ее неповторимость и необычность! И если в мировой иконографии первое место по числу портретных изображений принадлежит лорду Байрону второе – Ференцу Листу то третье, бесспорно, – Анне Ахматовой – поэту и женщине. В этой красоте они неотделимы друг от друга, и неизвестно, поэт ли озарял женщину, или женщина озаряла неповторимостью своей поэта. Она стояла в волнах теплого воздуха, и стройность ее казалась почти воздушной. Патрицианскую ее голову мягко облегали волосы, еще не седые, а того цвета, что раньше называли «соль с перцем». Они красиво лежали тяжелым пучком на затылке». Алексей Федорович тоже нарисовал – профиль Ахматовой на белой известковой стене… Так удачно упала тень – и он обвел ее углем. Потом Ахматова повторила то же – с его тенью и его профилем – в своей комнате. И он, кажется, влюбился… А Галина, кажется, приревновала, потому что занавесила профиль Ахматовой в своей комнате куском старинной парчи. Узнав об этом, Анна Андреевна насмешливо сказала: «Боже, какая роскошь, и всего лишь для бедной тени». О ташкентском романе – несбывшемся, едва наметившемся, – Ахматова написала много стихов. Но самое яркое из них – «А в книгах я последнюю страницу…» – повествует вот как раз об этих двух профилях на белых известковых стенах.
…И только в двух домах
В том городе (название неясно)
Остался профиль (кем-то обведенный
На белоснежной извести стены),
Не женский, не мужской, но полный тайны.
И, говорят, когда лучи луны —
Зеленой, низкой, среднеазиатской —
По этим стенам в полночь пробегают,
В особенности в новогодний вечер,
То слышится какой-то легкий звук,
Причем одни его считают плачем,
Другие разбирают в нем слова.
Но это чудо всем поднадоело,
Приезжих мало, местные привыкли,
И говорят, в одном из тех домов
Уже ковром закрыт проклятый профиль.
Роман с Козловским был изначально несбыточен: Анна Андреевна слишком уважала дружбу его жены, но главное – она любила Владимира Георгиевича Гаршина и как раз в эвакуации получила письмо о кончине его жены. И о том, что он ждет ее, Анну, чтобы наконец соединиться с ней. Так что с Козловским были разве что несколько мгновений-затмений… Из которых потом «росли стихи, не ведая стыда». Ахматова ждала возвращения в Ленинград и встречи с любимым. Она не подозревала даже, какие страшные ожидают ее разочарования.
Из Ташкента Анна Андреевна сначала поехала в Москву, где выступила на вечере в зале Политехнического музея. Когда Ахматова вышла на сцену – зал встал. Ее принимали так бурно, что Анна Андреевна даже испугалась: снова привлекла к себе излишнее внимание, власть ей этого не простит… Сталину и правда донесли об этом инциденте, и он поинтересовался: «Кто организовал вставание?» Но кажется, по этому «делу» никого не арестовали. Ахматовой же позволили вернуться в Ленинград.
Город ее души, священный источник ее творчества встретил Анну Андреевну ужасом полупустых, почти мертвых улиц, бледными и пустыми лицами выживших, призраками погибших… На перроне ее ждал Гаршин. Он холодно спросил: «И куда вас везти?» Ахматова и не знала, что за то время, когда она считала дни до встречи с ним, Владимир Георгиевич успел полюбить другую женщину и даже женился. Этого предательства она ему никогда не простила. Но хранила брошь-камею, которую Гаршин ей подарил. В день его смерти 20 апреля 1956 года брошь раскололась.
Ее сердце в очередной раз было разбито предательством любимого мужчины. Зато жизнь неожиданно начала налаживаться. За цикл патриотических стихов Ахматову наградили медалью «За оборону Ленинграда». Готовились к выходу новые сборники и ее исследования о Пушкине. А главная радость – сын, Лев Гумилев, вернулся из ссылки… Правда, он был с матерью довольно холоден, он никак не мог простить ей того, что она – по его мнению – недостаточно о нем хлопотала, не смогла его спасти. Но Анна Андреевна все понимала и прощала. Главное – Лев выжил и он рядом.
Осенью 1945 года Анну Андреевну познакомили с английским литературоведом и философом Исайей Берлиным: родившийся в России, в «черте оседлости», он прекрасно говорил по-русски и в то время работал в британском посольстве в Москве.
Исайя Берлин стал последней любовью Анны Андреевны Ахматовой. Они встречались, хотя это было рискованно. И возможно, именно за эти встречи с иностранцем Ахматову потом «наказали» постановлением ЦК КПСС «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», печатавших таких идеологически чуждых авторов, как Ахматова и Зощенко. За постановлением последовало исключение Ахматовой из Союза писателей, лишение продовольственных карточек и уничтожение ее уже набранной книги.
