Что же касается еще одного кандидата, Помпея Руфа, то известно, что в 99 году, будучи плебейским трибуном, он вместе с Луцием Порцием Катоном внес предложение о возвращении Метелла Нумидийского из изгнания (Орозий. V. 17. 11); в 91 году он был городским претором и запретил сыну консула 121 года Фабия Максима Аллоброгского по своему усмотрению пользоваться отцовским имуществом в наказание будто бы за разгульный образ жизни (Валерий Максим. III. 5. 2); как уже говорилось, он привлекался к суду по закону Бария, но, видимо, сумел оправдаться. Цицерон отзывается о нем как о посредственном ораторе, который к тому же нередко писал свои речи не сам, а с помощью Луция Элия Стилона (Брут. 206; 306).[751] Таким образом, хотя Помпей Руф в определенных ситуациях вполне мог проявить твердость характера, в целом он был личностью не слишком яркой – «малопримечательный родственник Помпея Страбона», как выразился на его счет один из современных ученых.[752] Однако это могло принести ему и пользу – такой человек не слишком опасен.
А что же Сулла? Нельзя сказать, что он терял время даром. Его блестящим предвыборным ходом стал союз с одной из самых известных фамилий Рима – Метеллами, скрепленный браком с двоюродной сестрой главы клана – претора 89 года Метелла Пия. Ради этого он развелся с предыдущей женой Клелией под предлогом ее бесплодия.[753] Цецилия Метелла стала уже четвертой супругой Суллы. С Илией-Юлией, которая, как уже говорилось, помогла его карьерному росту, он расстался вскоре после Югуртинской войны, чтобы жениться на некоей Элии, о которой нам ничего не известно. Не больше сведений и о Клелии, брак с которой продолжался шесть или семь лет. Римские женщины того времени, за редчайшим исключением, проходят по страницам истории бледной тенью своих мужей.
Метелла не была исключением, хотя брак с ней оказался для Суллы весьма полезным. Трудно было представить себе более выгодную партию – дочь консуляра, цензория, триумфатора и верховного понтифика Метелла Далматского, племянница консуляра, цензория и триумфатора Метелла Нумидийского, наконец, вдова принцепса сената Марка Скавра.[754] Нередко Метеллов считают чуть ли не самым влиятельным кланом в те годы, однако это не совсем так[755] – за предыдущие два десятилетия лишь один из них достиг консульской должности, да и то уже десять лет назад, в 98 году. Так что союз был выгоден обеим сторонам – Метеллы привлекают на свою сторону блестящего полководца, «героя дня»,[756] а он получает их поддержку на выборах. Кроме того, Сулла заключил союз с другим кандидатом Квинтом Помпеем, чей сын женился на его дочери от первой жены (Ливии. Эпитома 77; Annum. ГВ. I. 56. 247; Беллей Патеркул. П. 18. б).[757]
Однако Цезарь Страбон не собирался отступать. По-видимому, он чувствовал сильную поддержку, да и ставки были высоки – он мог стать командующим в войне против Митридата, победа над которым сулила многое. Возможно, именно те, кто стоял за его избрание, стали поговаривать, что Сулла-де недостоин такой жены, как Метелла (Плутарх. Сулла. 6.19), ибо уступает ей знатностью. Вообще этот брак мог у многих вызвать неприятные ассоциации – ведь покойный муж Метеллы, Марк Скавр, был принцепсом сената. Уж не метит ли так же высоко и Сулла?[758]
Но Цезарю Страбону пришлось столкнуться с сопротивлением плебейских трибунов Публия Сульпиция и Публия Антистия (за их спиной стояли, очевидно, весьма влиятельные лица). Еще недавно Цезарь и Сульпиций были приятелями и держали сторону Друза (см. выше),[759] но времена изменились. Сторонники обоих начали выяснять отношения,[760] и дело дошло до кровопролития. Цезарь даже здесь не упустил случая блеснуть остроумием: когда один из его приверженцев, Помпоний, слишком уж хвалился своей раной на лице, полученной в борьбе со сторонниками Сульпиция, Цезарь заметил ему: «Когда убегаешь, ни в коем случае не оглядывайся» (Квинтилиан. Обучение оратора. VI. 3. 75). Однако цветы элоквенции положения не спасли – в конечном счете он проиграл выборы.[761] Схватки между его сторонниками и людьми Сульпиция стали провозвестием грядущей смуты – недаром комментатор Цицерона Асконий назвал их «причиной гражданской войны» (25С).
Остается выяснить, что же делал Марий, который жаждал получить командование в войне с Митридатом. В выписках из Диодора Сицилийского, сделанных уже в византийскую эпоху, сохранилось упоминание о борьбе между Марием и Цезарем Страбоном за консулат (XXXVII. 2. 12). Стало быть, Марий тоже был кандидатом во время выборов на 88 год? Думается, как и в случае с Помпеем Страбоном, здесь явное недоразумение. Сообщение Диодора сохранилось только в извлечении. Переписчик мог упростить события. следуя нехитрой логике: вскоре Сульпиций отнимет командование в войне против Митридата у Суллы и передаст его Марию (об этом ниже), а потому и в этот раз он наверняка боролся с Цезарем Страбоном, имея в виду ту же цель: добиться консулата для Мария, чтобы тот смог благодаря должности получить и руководство в войне с Митридатом. Посему в извлечении говорится о столкновении с Цезарем Мария, под которым подразумевается Сульпиций.[762] К этому можно добавить и еще один аргумент: если уж победитель кимвров и стал бы бороться за консулат, то прежде всего с Суллой, ибо именно он, овеянный славой побед на полях Союзнической войны, был наиболее опасным соперником.
Между тем Марий действительно жаждал возглавить поход на Восток. Вот что рассказывает об этом Плутарх: «Марий, из честолюбия не желая признавать себя старым и слабым, ежедневно приходил на [Марсово] поле и упражнялся там вместе с юношами, показывая, как легко он владеет оружием и как крепко сидит в седле, несмотря на старость, сделавшую его тело неповоротливым, грузным и тучным… Достойные граждане при виде подобных занятий жалели этого жадного до славы человека, который, став богатым из бедного и великим из ничтожного, не ведает, что и его счастью положен предел, не довольствуется созерцанием достигнутых благ и спокойным обладанием ими». Правда, старый полководец уверял, будто хочет подготовить к военным тяготам сына, но мало кто в это верил (Марий. 34.5–6). Странно было бы ожидать, чтобы римский военачальник повел себя как эллинский философ – страсть к приумножению славы была у римлян в крови.
Да и не только о славе шла речь – Марий вряд ли мог забыть о тех блаженных для него временах кимврской войны, когда он год за годом переизбирался на консульскую должность, делал своими коллегами кого хотел и вообще вершил важнейшие дела в государстве. Не эти ли воспоминания мучили полководца, которому Плутарх через 200 лет давал запоздалый совет удовольствоваться прежними дарами судьбы?
