Дружил Рощин в то время с Андреем Тарковским, который часто бывал у нас в редакции на нынешнем Никитском бульваре в том самом доме, где умер Гоголь, и где сейчас располагается библиотека его имени. С ними двумя мне нередко приходилось посиживать в Доме журналистов, который находился на противоположной стороне бульвара. Сидели до закрытия ресторана, перебираясь после к Николаю Глазкову, который жил не слишком далеко на Арбате.
Полгода проработали мы с Мишей, пока нас обоих не выдавило из журнала руководство Радиокомитета.
Я устроился в «Литературную газету», и Миша ко мне нередко приходил.
Он набирал вес как драматург, стал другом и любимцем Олега Ефремова, который его очень ценил. «У Станиславского в Художественном был Чехов, – говорил Олег, – у Ефремова в Художественном есть Рощин». Конечно, он говорил так, когда мы выпивали, но для истины такого высказывания это не имело значения: никому из сидящих за столом и в голову не приходило в ней усомниться.
Что ж, Миша Рощин писал действительно незаурядные пьесы. И несмотря на то, что не было в них какой-либо политической фронды, цензура относилась к ним кисло. На сцене появилась только третья написанная им пьеса «Радуга зимой» (1968; ленинградский ТЮЗ), а в печати та же пьеса «Седьмой подвиг Геракла» опубликована только в 2000 году.
Он стал известным драматургом после «Валентина и Валентины», поставленной на сцене сразу трёх театров – «Современника» (режиссёр В. Фокин), Большого драматического театра (режиссёр Г. Товстоногов) и МХАТа (режиссёр О. Ефремов). К тому же её экранизировали (режиссёр Г. Натансон).
А из его прозы мне больше всего нравится повесть «Шура и Просвирняк», напечатанная в «Новом мире». Была ли она сразу задумана как киноповесть, не знаю. Но фильм по ней Николая Досталя вышел. И, по правде сказать, понравился мне намного меньше повести. Ушла рощинская мелодия. К сожалению.
В ЖЗЛ выпустили книгу Рощина о Бунине. Миша не писал специально для ЖЗЛ. Он написал книгу в Ялте. Напечатал, кажется, в «Новом мире».
А из его драматургии стоит вспомнить о пьесах «Эшелон» и «Старый Новый год». Сатирическая комедия «Старый Новый год», поставленная Олегом Ефремовым на сцене МХАТа, потом была перенесена им и режиссёром Наумом Ардашниковым на киноэкран с тем же (почти) актёрским составом.
У Миши было больное сердце. Однажды в Америке его сильно прихватило. Ему сделали операцию – продлили жизнь. Умер он 1 октября 2010 года.
* * *
Из иркутской группы писателей. Одно время она явно оформилась: Александр Вампилов, Геннадий Машкин, Валентин Распутин, Юрий Самсонов и вот – Вячеслав Михайлович Шугаев (родился 10 февраля 1938 года). Почти все они приняли участие во всесоюзном литературном семинаре в Чите (1965). Там и сгруппировались.
Сказать по правде, мне проза Шугаева не нравилась. Ощущал её вторичность на фоне его же согруппчан.
Знал, что Шугаев премирован. И премией местного иркутского комсомола (1971), и премией Всесоюзного (1977).
Кстати, после получения премии Всесоюзного комсомола он переехал в Москву и начал работать завом отделом прозы в рептильнейшем журнале «Молодая гвардия». Преподавал в «Литературном институте. В 90-е был главным редактором литературного альманаха чеховского общества «Дядя Ваня».
Выпустил довольно много книг. Но мне думается, они в литературе не останутся.
Умер 3 марта 1997 года.
Один из самых скандальных (с точки зрения критиков) поэтов конца прошлого века.
Я с Юрием Поликарповичем Кузнецовым (родился 11 февраля 1941 года) познакомился у Кожинова, послушал стихи, который тот прочёл по просьбе хозяина, и они мне не понравились. Не понравилась мне и книжка «Гроза», которую Кузнецов мне тогда же и подарил. Я внимательно прочитал стихи, и чего в них нашли Кожинов и Ростовцева (а она тогда везде хвалила Кузнецова), не понял.
Потом я прочитал почти в одно и то же время «Поэму горы» и статью Кузнецова о Пушкине в альманахе «Поэзия» и увидел: Кузнецов Пушкина не любит. Это на меня никак не подействовало. На меня подействовало другое: Кузнецов Пушкину противопоставляет себя. Меня это рассмешило. Особенно то, что в союзники себе Кузнецов взял Гоголя. Гоголь, великий знаток мифов и фольклора, писал о Пушкине: «В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». А Кузнецов нашёл в этой фразе подтверждение не объёмности Пушкина, а его линейности: дескать, никакое оптическое стекло не в состоянии отразить явление во всём объёме.
Ясно, что Кузнецов, который, по мнению превозносящих его критиков, опирался на фольклор и миф, на самом деле не знал элементарного мифа о круглом зеркале, которое, по мнению древних, значило мир, вселенную: недаром в такую зеркальную раму вставил Босх свои полотна.
Я написал об этом. А через некоторое время получилось так, что меня позвали в Литинститут преподавать на Высших литературных курсах. Оказалась, что преподавать мы будем в пару с Кузнецовым.
Он встретил меня довольно дружелюбно. Нисколько не обиделся за статью. Попросил дать ему литературу по мифологии и разъяснять её слушателям: «Я в этом не очень», – сказал он честно, опровергая здесь того же Кожинова.
Преподавать с ним было легко по причине удивительной бездарности слушателей. Кузнецов дипломатом не был: графоманов не хвалил.
И вот что ещё интересно. Он в это время много печатался. Иногда читал свои стихи на семинаре. Но я на них не отзывался. Обижался ли он на это? Не знаю. Не думаю.
О себе он однажды написал: «…Сначала мне было досадно, что современники не понимают моих стихов, даже те, которые хвалят. Поглядел я, поглядел на своих современников, да и махнул рукой. Ничего, поймут потомки…»
Прямо, как Баратынский о своём бытие: «Его найдёт далёкий мой потомок / В моих стихах; как знать? душа моя / Окажется с душой его в сношенье, / И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я». Перекличка намеренна и не случайна: мнил себя никак не ниже Баратынского!
Я и сейчас утверждаю, что поэт этот очень перехвален. Что те же Передреев и Соколов выше. О Рубцове я и не говорю. У него редко встречаются неяркие стихи. У Кузнецова же как раз редко встречаются яркие.
Но встречаются.
«Атомную сказку», например, он написал в 1968 году. Но она не устарела и сегодня.
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
– Пригодится на правое дело! —
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
А это стихотворение 1970 года. Но из тех – словно существовало всегда и будет существовать вечно:
