что она утверждала, что ей не спится, а я была намерена заснуть последней. Вечер выдался тот еще, и я начала клевать носом, несмотря на амфетамин.
Мюриэл легла в средней комнате не раздеваясь: дом чужой, и чужих людей тут полно, объяснила она чудно, а она, мол, стесняется. Остальные три спали в передней комнате. Я решила, что Рея задержится у бойфренда до утра. К сожалению, они с Артом в ту ночь страшно поссорились.
В четыре, когда все наконец успокоились, а я заползла рядом с Мюриэл на свой выцветший диванчик, Рея начала ковырять ключом в замке.
Я вскочила и тут же взбодрилась. Вот черт. Натянув рубашку, я на цыпочках прошла на кухню, где одиноко топталась моя соседка в печально измятом нарядном платье. Рея имела привычку заводить романы с мужчинами, которые только и делали, что парили ее, причем как в буквальном, так и в переносном смысле. Лицо у нее было заплаканное. Когда они с Артом лежали в постели, тот сообщил ей, что собирается жениться на девятнадцатилетней дочери одного из их прогрессивных товарищей. Рея, в ее тридцать один, решила: всё потому, что она слишком старая. Я же была уверена: дело в том, что с Реей он спать мог, а с той девочкой, почти подростком, – нет. Но сказать об этом Рее в ее состоянии я не могла.
К тому же меня тревожило, что в доме толпа – и как теперь всё объяснить Рее? Не то чтобы это каким-то было преступлением, но в конце концов Беа, Линн и Глория спали в ее кровати.
– Это ужасно, Рея, – сказала я, приняв у нее пальто. – Давай кофе сварю.
– Ничего, переживу, – отстраненно произнесла она, вытерев глаза и натянуто улыбнувшись. Ее длинные пышные волосы растрепались. – Хочу просто лечь.
– Ну, милая, – я замешкалась на секунду, – твоя кровать занята. Ко мне тут гости пришли, а ты вроде говорила, что не вернешься…
Глаза Реи снова наполнились слезами, и она рассеянно потянулась за своей сумочкой и туфлями, которые элегантно выкрасила всего лишь несколько часов назад, чтобы лучше подходили к платью из неоново-синей тафты.
– Я мигом их разбужу, – быстро пообещала я, видя, что она направляется к выходу. Ее кузина жила двумя этажами ниже, но я не выносила слез Реи. – Уже иду будить.
Так я и поступила, и немедленно.
Три сонные девушки перебрались ко мне, и все мы в средней комнате устроились валетом, впритирку к Мюриэл. Рея забылась чутким сном в своей кровати. К тому моменту уже почти наступил рассвет, и ложиться не было смысла, да и второе дыхание открылось. Я обожала вставать по утрам первой. Приняла декседрин и до рассвета просидела с книжкой на унитазе.
Прокравшись на цыпочках мимо спящих девушек, я выглянула из окна седьмого этажа и глянула на восток, сквозь замершие улицы, на светлеющее небо. Для января воздух был довольно теплым, с фабрики птичьего корма «Харц Маунтин» через Ист-Ривер доносился запах солода. Январская оттепель. Она напомнила мне о том, что весна – только через три месяца. Целая вечность. Терпеть не могу зиму.
Я потихоньку включила радио: утро праздничного дня, поэтому в основном передавали старые новости, разве только сообщали о новых автомобильных авариях с жертвами и о результатах последнего порицания, вынесенного Маккарти конгрессменами. Слушая прогноз погоды – обещали неожиданное тепло, – я чистила кроссовки с щепоткой сухой пудры «Олд Датч», втирая ее старой зубной щеткой. Чистить обувь в первый день Нового года – это ритуал, который я приняла в наследство от родителей, не задумываясь и не осознавая.
В полдевятого я разбудила всех, кроме Реи. Хотелось скорее начать день.
– Кто будет зубы чистить? – спросила я, достав припасенные специально для таких случаев щетки. Втайне мне было очень приятно, что Мюриэл увидит, как я управляюсь. Готова ко всему! Прямо как девиз моряка.
Все знали, что тридцатипятилетняя женщина может править миром, и я считала, что практикую это постоянно.
Я сделала кофе по-мексикански: очень слабый, процеженный через тканевую сетку, которую привезла оттуда. Выключила радио и поставила пластинку Роберты Шервуд Cry Me a River – тихо-тихо, чтобы не потревожить неспокойный сон Реи, прерываемый ее вздохами. Все мы расселись вокруг кухонного стола у окна, выходящего на вентиляционную шахту, и пили кофе. Крепкие ноги Мюриэл выглядывали из-под подвернутых джинсов, широкие пальцы ног двигались вверх-вниз в такт музыке, мягкий музыкальный смех роился средь дыма ее неизменной сигареты. Беа и Линн в комбинезонах и фланелевых рубашках, Глория в ярких сандалиях-гуарачах на шерстяные носки и в широких крестьянских штанах, пошитых из домотканого хлопка цвета фуксии. Клацанье ожерелий и браслетов из фруктового дерева на Глории – контрапунктом утреннему трепу о политике, лесбийских сплетнях, разработке и использовании новых транквилизаторов в психиатрических больницах.
Дом становился всё теплее, пока поднимался пар, а я встала, чтобы приготовить нам прекрасный новогодний завтрак. Подмешала два последних, хорошо взбитых яйца в остатки китайской еды, добавила немного подливы фу-янг и сухого молока. Потом пожарила всё это в виде скрэмбла с щедрой порцией крошеного лука, обжаренного в маргарине с кучей паприки и щепоткой укропа для цвета. Это блюдо напомнило мне воскресное блюдо из яиц, лука и скобленых куриных печенок, которое мой отец называл «антре» и готовил на завтрак каждые выходные, пока мы вчетвером с сестрами и мамой ходили на воскресную мессу.
После завтрака мы долго прощались и поздравляли друг друга, и три девушки уехали. Мы с Мюриэл болтали на кухне и пили кофе – черный, потому что сухое молоко закончилось.
Около полудня проснулась Рея, и я познакомила ее с Мюриэл. Мы сделали кофе и Рее, и они с Мюриэл принялись спорить о плюсах и минусах марксизма (хотя Мюриэл говорила мне, что аполитична, что я сочла наивным) где-то с час, пока я принимала ванну. Рея оделась и отправилась к родителям домой на ужин, глаза у нее лишь слегка припухли.
Я выключила пластинку и заперла дверь на все замки. И потом под жидким новогодним солнцем мы с Мюриэл без лишних разговоров улеглись в двуспальную Реину постель. День превратился в бутон любви, из которого она восстала ко мне, как пламя.
Я не была близка с женщиной с тех ночей с Евдорой в Куэрнаваке, больше полугода назад.
А после мы лежали, переплетенные, изнуренные, смеялись и болтали взахлеб. Товарищество и теплота между нами достигли укромных мест внутри меня, что были сокрыты и навек запечатаны с момента смерти Дженевьев – по крайней мере, так мне думалось.
Когда мы с Мюриэл вспоминали, как это
