Мы обе были поэтессами, диссидентками и очень целеустремленными, и вообще, несмотря на различия, нас с Джилл многое объединяло. В то же время нас разделяли нерешенные проблемы. Из-за этого мы обе держались настороже, но ценили друг в друге проницательность.
Джилл направлялась в деловую часть города в отцовскую юридическую фирму – хотела воспользоваться электрической печатной машинкой, когда все уйдут. Мы с Мюриэл присоединились к ней, и потом несколько воскресений набирали свои стихотворения и наброски на элегантных машинах IBM. Мы с Джилл заключили осторожное перемирие, будто решили забыть о прошлом безо всяких обсуждений и будто наших связей и общей истории доставало, чтобы преодолеть разногласия. По крайней мере, Джилл, как и я, была воительницей, еще одной аутсайдершей. В детстве мы росли под укоренившееся в подсознании эхо решительно оптимистических бесед у камина Франклина Делано Рузвельта. И обе усвоили его рецепт прогресса: когда дела идут плохо, действуй. Сработает – действуй дальше. Не сработает – придумай что-то еще. Но продолжай действовать.
На следующей неделе, выходя с урока немецкого, я услышала, как кто-то меня окликает. Обернувшись, я с удивлением увидела Тони, бывшую звезду спортивной команды в старшей школе Хантер. Прежде мы были знакомы лишь шапочно, но здесь, на недружелюбных пустошах колледжа, смотрели друг на друга с теплотой и приятным облегчением.
– Выпьем кофе на следующей неделе? – предложила я, когда прозвенел следующий звонок и мы метнулись к лифту. Тони засмеялась и закивала коротко стриженной светлой головой.
– Отчего же кофе? Давай просто выпьем. На Вест-Сайде внизу Манхэттена есть прекрасный бар «Морская колония». Можем туда поехать после занятий. Ты же где-то там и живешь, да?
Значит, Тони лесбиянка. Еще один приятный не-совсем-сюрприз. А еще у нее своя машина – неслабое достижение через три года после школы.
Тони на тот момент имела диплом медсестры и раз в неделю читала в Хантере курс сестринского дела. Я была потрясена. Пока мы все пытались реконструировать мир, Тони занималась тем, что налаживала собственную жизнь. По сравнению со мной и Мюриэл она казалась такой взрослой, способной, уравновешенной и процветающей. На год младше меня – а уже купила автомобиль, арендовала дачу на Хантингтон-стейшн и никогда не беспокоилась, на что купить еды. Хотя на работе и в колледже она держалась в тени, у Тони была репутация из-за ее «нетрадиционных» подруг.
Мы стали часто видеться – Мюриэл даже чаще, так как четыре дня в неделю я сидела на занятиях до десяти вечера.
Разделавшись с домашкой по высшей алгебре и всё еще недоумевая, зачем нужны синусы, я забралась в постель, как вдруг в замке зашевелился ключ. Сперва в дом хлынула волна сырого после весенней грозы уличного воздуха, а потом показалось осунувшееся лицо Мюриэл. После долгой прогулки через город оно блестело от влаги.
– Еще не спишь? – она швырнула на диван синий свитер и присела на краешек кровати. Радуясь, что увидела ее, не успев уснуть и будучи в хорошем настроении, я села и потянулась за очками. Мюриэл оставляла мне записку: они с Тони собирались выпить пива.
– Где Тони? Почему она тебя не отвезла? – я поцеловала ее. Пахло пивом, сигаретами и апрельским дождем.
– У нее колесо пробило около больницы, поэтому она без машины.
Мы не привыкли к реалиям жизни автовладельцев.
– А я получила восьмерку за квадратные уравнения, – в том семестре тригонометрия стала для меня главным камнем преткновения в курсе математики. – Где вы были?
– Сначала пошли в «Свинг», но он закрыт – не знаю, сегодня или насовсем. Потом – в новое место на Бликер, называется «Русалка», но у них надо потратить минимум доллар, что курам на смех среди недели, так что в итоге мы оказались в «Риве».
«Ривьера» не была в первую очередь лесбийским баром, но ее полы, покрытые опилками, и дешевое пиво делали ее привлекательной для всех на Шеридан-сквер.
– Как Тони?
Мюриэл захихикала:
– Совсем разошлась. Сегодня даже не прихватила с собой чепчик старшей медсестры, – Мюриэл наклонилась и затянулась моей сигаретой. – Что бы ты почувствовала, если бы мы с Тони переспали?
Я посмотрела в ее глубокие карие глаза, сияющие, широко распахнутые впервые за долгое время. Так вот оно что. Ее ожидающая полуулыбка смягчила мое удивление от того, с какой легкостью этот вопрос вновь вернулся в нашу жизнь.
– А что, уже?
– Еще нет, конечно. Я бы тебе сказала, ты же знаешь.
Она говорила так оживленно, так приподнято, что вопреки себе я улыбнулась. Вернулась былая старушка Мюриэл. Я потушила сигарету и снова улеглась.
– Ну, я рада, что ты спросила. Полезай в кровать.
Мюриэл снимала кроссовки.
Уколы ревности уравновешивались ускользающей виной – неизвестно за что. Лежа рядом с Мюриэл и слушая ее нежное похрапывание, я никак не могла понять, что чувствую. Мне нравилась Тони, и, самое главное, я ей доверяла. Доверяла позаботиться о Мюриэл.
Я любила, когда у Мюриэл загорались глаза. Я вспоминала, как Линн расшатала нашу жизнь в прошлом году. Но тут всё казалось иначе. С тех пор я многое поняла. Мюриэл точно требовалось что-то еще.
Но другая моя часть опрокинулась во тьму, исполненная великой печали. Внезапно на ум пришел последний год жизни в материнском доме. Однажды утром, на рассвете, до школы, я пошла в спальню родителей за утюгом. Тихонько кралась, но вдруг обернулась – и дернулась от испуга: в слабом раннем свете мать лежала с открытыми глазами и молча смотрела на меня. Я поняла, что она уже давно не спит и слушает, как я занимаюсь своими подростковыми делами в сонной квартире. Наши глаза на миг встретились – единственный раз, когда я в полной мере ощутила боль матери из-за нашей вражды.
Миг этот был коротким, резким и просто душераздирающим.
Я стояла, держась за дверную ручку. Мы не обменялись ни звуком, но я внезапно вспомнила тот день, когда у меня началась менструация, и чуть не заплакала. Сунула утюг под мышку и бесшумно закрыла за собой дверь.
В приглушенном свете фонарей на Седьмой улице я повернулась, вглядываясь в лицо спящей Мюриэл. О чём думала мать по ночам теперь, когда меня уже не было дома?
Всё больше моей собственной энергии концентрировалось в других местах. Я думала о нашей с Мюриэл жизни – конечно, не как об идиллии, но как о чём-то ценном для обеих, – о жизни, которую мы всё еще планировали построить. К тому же мы сказали «навеки».
У Мюриэл словно открылось второе дыхание. Она стала лучше спать и всё реже сидела ночами на диване в средней комнате.
Вскоре Тони, крупная и бесцеремонная,
