часто приходили на консультации. Ратмиров немедленно пытался использовать ситуацию для того, чтобы извлечь какую-нибудь выгоду: совместительство, заказ, договор. Я научился у него дерзости и напористости, которых раньше у меня не было. В этом я вечный должник Валерия Ратмирова-Розенгольца. Валерий никогда не говорил о своем отце. Кто-то принес в ЭНИМС «Огонек» 1927 года с репортажем о нападении английской полиции на советское учреждение в Лондоне, когда поверенным в делах СССР в Англии был Аркадий Розенгольц. «В журнале есть фото вашего отца», — тихо сказал я Ратмирову. Не говоря ни слова и не спрашивая разрешения, он немедленно вырвал страницу с фото и спрятал в портфель.
Кроме Валерия в ЭНИМСе работали и другие дети «врагов народа». Одним из них был великан, полуеврей Коцюбинский, сын известных коммунистов Коцюбинского и Бош, и внук украинского поэта. Заведующим лабораторией был сын крупного руководителя промышленности — Коссовский. У нас же работал сын старого большевика, впоследствии руководителя советского кино, — Борис Шумяцкий.
Почти все ведущие работники отдела были евреи или полуевреи. Но правой рукой Зусмана и душой отдела был Иосиф Вульфсон, очень толковый технический эрудит, знавший, что было редкостью в ЭНИМСе, два иностранных языка. Он задавал тон, внимательно следя за тем, что делалось за границей. Вульфсон украсил бы любую западную техническую фирму, хотя в ЭНИМСе он был обречен, как и все, на подражательство. Вульфсон был очень крупный мужчина и на ходу обычно жестикулировал. Однажды, погруженный в разговор, он не заметил новой стеклянной стены и прошел через нее, очутившись в больнице.
Весной 1960 года я впервые отправился прогуляться на Новодевичье кладбище. К стыду своему, я там еще никогда не был. Было воскресенье, и пришло много зевак. Медленно обходя ряды могил, имена которых были достоянием русской истории и культуры, я вдруг заметил надгробие: «Д. Л. АНДРЕЕВ — 1958». На могиле хлопотала высокая стройная женщина с очень живым лицом.
— Простите, это Даниил Леонидович Андреев? — спросил я.
— Да!
— Автор «Новейшего Плутарха»?
— Да-а! — недоверчиво и изумленно протянула женщина. — А вы откуда знаете?
— От Василия Васильевича Парина.
— А-а! — облегченно вздохнула она. — Я вдова Андреева.
Как странно складывалась моя жизнь! Вот она уже таинственно связана с посмертными судьбами Розанова и Леонида Андреева, в творчестве которых еврейская тема занимала центральное место. Я обратился к Алле Александровне с вопросом, с которым уже безуспешно обращался к Василию Васильевичу:
— А нет ли у вас других произведений Даниила Леонидовича?
Василий Васильевич по каким-то причинам не хотел связывать меня с Андреевым, пока тот был жив.
— Есть, — не очень охотно ответила Алла Александровна, но все-таки пригласила в гости и обещала кое-что показать.
Алла Александровна была художницей, дочкой профессора. Она просидела в Потьме по делу мужа и похоронила его вскоре после освобождения. Я видел Даниила Андреева только на фотографии — у него было одно из самых замечательных лиц, которые я когда-либо встречал. После войны он написал роман «Спутники» — о русской интеллигенции начала века, где были представлены большевики, эсеры, монархисты. Все они встречаются в 1938 году в тюрьме. Этот роман Андреев прочел вслух друзьям. Их всех посадили, причем сам он оказался в лучшем положении, попав во Владимирскую тюрьму. Роман конфисковали. Не без колебаний достала Алла Александровна рукопись, которую разрешила прочесть только у себя. Это была новая книга Андреева «Роза мира».
Алла Александровна рекомендовала мне начать с отдельных глав, более понятных. Я стал читать о том, что эпоха пророков уже кончилась и началась эпоха вестничества. Вестниками, как утверждал автор, были все лучшие русские писатели и поэты. В частности, им был Салтыков-Щедрин. По словам Андреева, образ Угрюм-Бурчеева — это и есть весть о пришествии Сталина. Особенное внимание автор обращал на то, что Угрюм-Бурчеев носил френч, застегнутый на все пуговицы (я вспомнил Тамбовцева).
Я прочел с возрастающим удивлением и главу, в которой говорилось, что известные литературные герои материализуются в конкретные личности, и что Дон-Кихот, например, — это теперь реальная личность — в мистическом мире, разумеется. То же происходит и с любимыми игрушками, в которые дети вкладывают много духовной энергии.
В мертвой, казалось бы, и сонной Владимирщине вдруг потекла кипящая лава. И случилось это в Муроме, где я неоднократно бывал. Коля Ремизов поведал мне историю муромского мятежа, который в городском предании именуется «Бомбежкой». В стране были резко повышены цены на молоко и мясо, которых, собственно, и не было в магазинах, во всяком случае, в провинции. Это породило всеобщее недовольство, которое вылилось в мятежи в Новочеркасске, Александрове (тоже Владимирщина!), Краснодаре и других местах.
Одним из нововведений хрущевского времени были «дружинники», быстро превратившиеся в банды. В единственный жалкий муромский ресторан пришел молодой инженер с военного завода, весьма популярный в местном обществе. Он был слегка навеселе, но при всеобщем русском пьянстве это не имело никакого значения. Он не мог найти свободного места и с кем-то повздорил. Дружинники связали его, бросили в грузовик, задняя стенка которого по дороге в отделение милиции открылась, и парень разбился насмерть.
На похороны собралась огромная толпа. Путь от завода на кладбище проходил через центральную улицу, и обычно похоронные процессии беспрепятственно пользовались этим маршрутом. Муромская милиция забеспокоилась и выставила заслон, чтобы на сей раз не пропустить процессию в центр. Вспыхнула ссора, толпа прорвала кордон и бросилась в центр города. Столкновение с властями и первоначальная легкая победа опьянили демонстрантов. В толпе было много подростков. Они ворвались в отделение милиции и похватали со стоек ружья. Кое-кто, войдя в раж, пальнул пару раз в воздух. Начался импровизированный митинг. Нашлись ораторы, начавшие с обвинений против милиции и дружинников, а кончившие обвинениями в нехватке продуктов. Никто не заметил, что в толпе шныряют люди с фотоаппаратами, а может быть, и с «моими» диктофонами. Из Коврова была немедленно выслана десантная часть. Митингующих незаметно окружили десантники. Арестовали сотни демонстрантов. Нескольких расстреляли, а остальных посадили или выслали.
Я встретил XXII съезд в Астрахани в октябре 1961 года и по этому случаю стал слушать радио и читать газеты. Я вновь торжествовал. Народ же встречал разоблачение Сталина хмуро. Как и во всяком портовом городе, в Астрахани было много проституток. Одна из них, в стельку пьяная, безнаказанно орала навзрыд на центральной улице: «Сука Хрущев! Сталина опозорил!»
Вернувшись из Астрахани, я поехал в Меленки за дочкой, где она
