детей (227).
Весть о насилиях, чинимых ихванами в Та’ифе, докатилась вместе с бежавшими из него жителями до Джидды и Мекки. Хиджаз содрогнулся. Побоище, учиненное войском Ибн Са’уда в Та’ифе, король Хусейн попытался использовать в целях сплочения населения Хиджаза для противодействия дальнейшему вторжению Ибн Са’уда в земли королевства. Появилось «Обращение жителей Мекки к Лиге Наций по вопросу о жестокостях ваххабитов» (поступило оно из Мекки и в Наркоминдел СССР). В нем говорилось: «Мы, жители г. Мекка, собравшись…перед Каабой [Ка’абой], с двадцатью тысячами наших единоверцев, — индусов, суданцев, персов, алжирцев, мусульман из числа подданных России, — объявляем цивилизованному миру, что ваххабиты захватили г. Таиф [Та’иф] после храброй его защиты армией Гашимитов [Хашимитов].
.. Ваххабиты дошли до неслыханного зверства… После того как они сожгли могилу Аббасидов [‘Аббасидов], они перерезали всех жителей, не обращая внимание ни на… детей, ни на стариков.
…Мы просим Лигу Наций положить конец этим преступлениям и принять, как можно скоро, строгие меры против столь диких поступков, от которых содрагается человечество и цивилизация.
10 сентября 1924 г.» (228).
В ноте Хабибу Лутфалле (от 13.11.1924), посланнику Хашимитского Арабского Королевства в Москве (вручил верительные грамоты 4 октября 1924 г.), Георгий Васильевич Чичерин (1872–1936) отмечал: «Я внимательно слежу за развитием событий [в Хиджазе], и…меня очень порадовала бы возможность восстановления в скором времени порядка в Геджазе [Хиджазе], пострадавшего от военных действий последнего времени» (229).
Коминтерн, кстати, в отличие от Наркоминдела СССР, сразу же квалифицировал действия Ибн Са’уда как национально-освободительные. Члены Исполкома Коминтерна отзывались об Ибн Са’уде, как о «лидере крупного национального движения в Аравии». Высказывались в том плане, что победа возглавленного им движения «подстегнет мусульман на революционные выступления против британского империализма на территории вплоть до Индии»; подтолкнет «широкие трудящиеся массы к великой революции на Востоке» (230).
Ибн Са’уд, которого при взятии Та’ифа ваххабитами в городе не было, выразил сожаление в связи со всем происшедшим при переходе Та’ифа в руки ваххабитов. Сделал это прилюдно. Заявил жителям Та’ифа, что берет их под свою личную защиту. Днями позже издал указ о недопущении жестокостей во время занятия Хиджаза. И купировал, можно сказать, развернутую королем Хусейном агитационную кампанию по формированию негативного по отношению к нему общественного мнения в мире.
В складывавшейся ситуации, в атмосфере всеобщего страха и даже оцепинения жителей Хиджаза от надвигавшейся на них рати ихванов-ваххабитов, шариф Хусейн обратился за помощью к англичанам — призвал их направить в Хиджаз войска. Но британцы заняли позицию нейтралитета. Известили только Ибн Са’уда телеграммой, чтобы он не покушался на жизни паломников из земель, подмандатных Англии, и на свободу доступа мусульман к исламским святыням. В телеграмме не было ни слова ни о короле Хусейне, ни о его правах в Хиджазе. Внимательно ознакомившись с текстом этой телеграммы, Ибн Са’уд заключил, что англичане бросили своего союзника на произвол судьбы.
В «аравийском досье» Архива внешней политики Российской Федерации имеется один интересный документ — попавшее в руки советских дипломатов донесение турецкого разведчика. Выполняя (под видом путешественника) разведмиссию в Северной Аравиии во время начавшейся военной кампании Ибн Са’уда против Хиджаза, он дает следующую характеристику правителю Хашимитского Королевства и его сыновьям. «Король Хусейн, — пишет он, — владеет большой территорией, но бездоходной и неплодородной… Он — человек ученый, знает несколько языков… У него четверо сыновей: Файсал, ‘Абдалла, ‘Али и Зайд. 35-летний Файсал получил образование в военном училище в Константинополе. Хорошо говорит по-французски, немного по-английски и отлично по-турецки. Служил командиром дивизии, выступил против турок, недолгое время властвовал в Сирии, бежал оттуда в Лондон и вскоре англичанане посадили его на трон в Багдаде. Доверие населения обрести не смог, и держится у власти только благодаря английской поддержке. 38-летний ‘Абдалла тоже получил образование в Константинополе, и, подобно отцу и брату, является человеком способным и храбрам, но корыстолюбивым» (231).
Яркие отзывы о короле Хусейне и его сыновьях оставил и Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935), легенда английской разведки в Аравии, сыгравший видную роль в антитурецком восстании хиджазцев. «Под внешней мягкостью Хусейна, — делится своими наблюдениями Лоуренс Аравийский, — крылись твердая рука, огромное тщеславие, какая-то отнюдь неарабская дальновидность, сила характера и упрямство». Мать-черкешенка «наделила его качествами, несвойственными ни туркам, ни арабам», каким-то «охотничьим инстинктом на опасности». Придя к власти, он «научился не просто следить за своими словами, но и искусно пользоваться ими для сокрытия своих целей, даже вполне добропорядочных». Любое из писем этого человека «пронизано двусмысленностью».
«Примером его житейской мудрости, — отмечает Лоуренс, — может служить воспитание им сыновей». Проживая, по приказу султана Османской империи, в Константинополе, они получили там хорошее образование. Когда же возвратились в Хиджаз, «этакими юными эфенди, в европейской одежде и с турецкими манерами», то отец повелел им «переодеться в арабское платье». И тотчас же, дабы «освежили они позабытые за время пребывания у османов» родной язык, обычаи и нравы бедуинов, «отправил их в пустыню — патрулировать с корпусом кавалерии дороги, по которым передвигались паломники». Запретил им «есть деликатесы, спать на матрацах и пользоваться седлами с мягкими подушками…». Распорядился «изучить все способы выездки верблюдов и тактику ведения боевых действий в пустыне». Благодаря всему этому, сыновья его «быстро закалились и научились полагаться только на себя», на свой врожденный ум (232).
Завидным набором достойных качеств отличался, по словам Лоуренса, принц Файсал. «Он мастерски избегал бестактностей, обладая какой-то особой способностью подчинять чувства собеседников своей воле». Вечерами посылал слугу за кем-нибудь из тех, кто мог поведать ему местные предания или поговорить с ним об истории племен и их генеологии. Принц Файсал, свидетельствует Лоуренс, был «страстным поклонником арабских златоустов», поэтов и сказателей, и часто побуждал своих собеседников к обсуждению с ним стихов столпов арабской поэзии, «щедро вознаграждая отличившихся». Превосходно играл в шахматы (233). Выступив в поход, «передвигался безостановочно». Ел и пил, не слезая с лошади. Кагваджи, то есть человек, отвечавший за приготовление кофе, «подъезжал к нему с готовой посудой и жаровней, закрепленной на медном кронштейне седла, чтобы подать чашечку горячего кофе на ходу, не нарушая темпа движения» (234).
О пристрастии принца Файсала к поэзии упоминали в своих отчетах и российские, и английские дипломаты.
Слегка отступив от главной темы повествования, уместным представляется, да и небезынтересным, рассказать о роли и месте златоустов в жизни племен Аравии прошлого. «Владение искусством слова», как следует из сводов «аравийской старины», почиталось в Древней Аравии наравне с навыками езды на лошади и мастерством владения мечом и луком. Испокон веку аравийцы величали поэтов воспевателями деяний предков, а сказателей — хранителями
