мусульманского призыва к молитве. В моей лирике я попытался отразить понимание того, что корни тех поступков, в которых обвиняются эти современные мученики за мусульманское дело, уходят в действия христианских крестоносцев. Столетия назад крестоносцы вторглись в их страну с религиозной чепухой, чтобы обосновать настоящую причину – грязные гребаные разрушения и воровство. Так что это долгий, непрерывный процесс. Вот как далеко восходит терроризм и вот как крестовые походы могли привести к столь трагическому завершению. Строки: «Я внимаю, / На Западе восстает, / Новый крестовый поход» [271] – против любой религии, потому что, хвала Аллаху, Он пришел бы в ужас от того, что делают с его посланием современные последователи. Послушайте, Аллах мой друг, и Иисус тоже. Серьезно, я не откажусь от своих слов, потому что это то, что религии вроде как изначально предлагали всем, – мир дружбы. Этот мир незаконно превратили в мир войн и жестокостей, и, как то происходит во всех религиозных войнах, стремление к уничтожению взаимно.
Мой голос на этой пластинке обладал удивительно глухим звуком, который доносился из каменных комнат «Таунхауса» и Манора. Звук мог быть очень четким, особенно с барабанами. Я всегда высоко ценил барабанный звук Led Zeppelin, поэтому, когда дело дошло до «Flowers», это было просто ура-ура, что получилось перебраться в этот район. Помню, я где-то читал, что «Зеппелины» записывали все отдельно, а Джон Бонэм играл на барабанах в своем каменном коттедже. Фантастика. Иногда сочинение песни не обязательно происходит в одной комнате в одно и то же время или даже на одном континенте.
Наверное, в тот момент я мог бы взять и разогнать группу, но я подумал: «Все в порядке, я вполне терпимо отношусь ко всему этому, потому что только что вырвался из тюрьмы!» Моя энергетика буквально била ключом. Мне кажется, пластинка получилась отличная. Она и по сей день приводит меня в трепет, когда я ее ставлю. Как ярко и свежо это звучало. Ничего подобного не было записано таким способом.
На обложке альбома мы представили Джаннет как участницу группы и поместили лучшее ее изображение. Она похожа на девушку, устроившую дерзкую вечеринку в Испании, с розой в зубах. Что-то из серии «англичане за границей».
Как группа, однако, мы не смогли поехать в тур, чтобы поддержать пластинку, которая все-таки вышла весной 1981 г. «Проблемно-концертная» сторона существования PiL зашла в Англии в окончательный тупик. Поэтому мы начали подумывать о том, чтобы играть где-нибудь подальше отсюда, просто чтобы уйти от смехотворных промоутеров, не желавших поддерживать нас из опасений беспорядков. Мы чувствовали себя так, словно нас вырезали, списали как ненужных. Поэтому, чтобы выжить, мы должны были мыслить нестандартно и держать PiL как этакую мобильную артиллерию.
Мы также пытались развить идею PiL как зонтичной организации, занимающейся разнообразной мультимедийной деятельностью, но всякий раз, когда мы упоминали об этом публично, это вызывало море негодования. Мы с Китом рассказывали об этом в паре телевизионных интервью в Нью-Йорке во время наших американских гастролей предыдущим летом – с Майклом Роузом, а затем с Томом Снайдером [272]. Эти люди реально доставили нам немало проблем. Мы говорили о том, что существуем за пределами системы чартов, в мире творчества, который не должен пресмыкаться ни перед одной корпорацией или организацией, и что нам наплевать на то, что мы не получим «Грэмми». Интервью с Томом Снайдером получилось особенно холодным.
Много лет спустя у меня появился шанс снова встретиться в эфире с Томом Снайдером. Мы чертовски хорошо поговорили, как во время самого интервью, так и после. Я назвал бы его настоящим другом. Он мне очень нравился. Том начал присылать мне все свои старые интервью и прочее, а также несколько чудны́х музыкальных вещей, а потом спустя пару лет он умер. Как ужасно, у нас были планы сделать что-то с Томом. До него реально «дошла» идея с зонтиком. Когда разговариваешь с такими ребятами, как он, понимаешь, что возраст не имеет значения, главное – идеи. Иногда нужно иметь ужасно много терпения, пока ситуация для тебя не изменится. Но когда ты молод, у тебя нет таких возможностей.
Понимание Китом расширения нашего «корпоративного» духа было типично эгоистичным: его сестра увлеклась вязанием, и Кит хотел притащить ее под «зонтик PiL» в качестве создателя линии вязаных джемперов. «О-о-о, БОЖЕ! Просто нет!»
Я имею в виду, что все мы были недовольны ценами, которые Вивьен Вествуд назначала на свои мохеровые джемперы во времена «Секса». Они были великолепны, каждый хотел приобрести себе один из них, но в финансовом плане большинству людей они были недоступны. Моя мама однажды связала мне такой, но без дырок. «Знаешь, мам, его я не смогу надеть даже на Аляске, как-то жарковато будет», – он реально выглядел очень плотным. Она сказала: «Да те дырки – глупость, кому нужон джомпер с дырками?» – «Мне, мам!»
Но все равно: «Нет, Кит, мы не собираемся открывать вязальный отдел…» Вот так-то и прокрадывается кумовство, все начинается с попытки втянуть в дело семью. Это никогда не работает, потому что приводит к самым разнообразным проблемам. Я не могу представить нас в роли людей, которые пытаются сделать дешевую имитацию того, что кто-то уже делает. Нет ничего страшного в том, что мама связала мне свитер, но я отнюдь не собираюсь открывать коммерческую линию. И это было абсолютно в духе Кита. Он постоянно выступал с подобными дурацкими идеями. Все, конечно, здорово, но в конце концов ты уже начинаешь думать: «О боже, только не снова. Не мог – бы – ты – просто – помолчать!»
Рейды на Гюнтер-Гроув реально дошли до абсурда. Весной 1981-го их случилось три за три недели, каждую пятницу, и это было уже слишком. Полицейские переворачивали все вверх дном, высаживали входную дверь, разносили дом в пух и прах, а потом такие: «Хорошо, спасибо!» – и уходили. Или по той или иной причине тащили меня с собой в участок, а потом отпускали. Они могли задержать меня в пижаме, босиком. И, конечно же, не возвращали домой. Естественно, будучи не одетым, я не имел при себе денег, поэтому мне приходилось идти обратно к себе домой по Фулхэм-Роуд босиком, в пижаме и красном халате. Многие думали, что, разгуливая по улице в пижаме, я копирую Джонни Фингерса, клавишника группы Боба Гелдофа [273]. Очень неловко. Кто-то даже крикнул мне как-то: «Эй, Фингерс!» Какое позорище!
Я возвращался домой, и, разумеется, моя входная дверь оказывалась сорванной с петель. Дело дошло до того, что мне пришлось оставить у двери молоток и новый набор шурупов,
