по барабану. На море она дни напролет проводила под водой, плавая с распущенными волосами. Зимой, питаясь одной петрушкой и кипятком, лепила портреты наших друзей и подруг (портрет Никитки Мамлина был очень хорош) и собирала коллекцию немыслимых по сочетанию и экстравагантности шмоток.
В любом обществе, куда бы мы с ней ни попадали, она была абсолютной «собакой», как говорят актеры, то есть по органичности, естественности и внешности не имела равных. Дурацкие короткие присказки, поговорки, вялые ответы на все вопросы невпопад. Задававший вопрос всегда чувствовал себя идиотом.
Солнце
Интеллектуалы довольно часто пересекались с хиппующим народом Юрия Солнышко и с ним самим. Юра был добрым парнем с некрасивым, блинообразным лицом землистого цвета и длинными, всегда нечистыми на вид, безжизненными темно-русыми волосами. Встретить его одного, без свиты, было сложно, но меня он как-то окликнул у старого здания универа. Лет через десять я узнал, что это место и называлось легендарной Плешкой, где собирались хиппи. Юра предложил пообедать. Я согласился: во‑первых, я любил и люблю поесть, а во-вторых, мне интересно было понять феномен его известности и величия. Мы пришли в какую-то знакомую ему столовку неподалеку. Там уже обедали несколько хиппи. Наше появление не вызвало у них никакой особой реакции. Мы поприветствовали их и сели за соседний пластиковый столик. Нужно понимать, что такой антисанитарии, которая повсеместно царила тогда в подобных точках общепита, сейчас вы не найдете нигде. Женщины плотного телосложения в грязных халатах и мужских с узорами синтетических носках, надетых поверх коричневых чулок, облезлый маникюр с траурной каймой — этот образ дополнялся немыслимыми прическами в стиле Макса Эрнста и «газовыми» косыночками. Про тряпки, которыми вытирались столы, лучше не вспоминать. Про запахи — тем паче. Утрированно хамская лексика была спецификой подобных заведений советских времен. Столовая, куда мы попали, была именно таким заведением. Я, чтобы не обижать Солнышко, заказал что-то простенькое типа булочки с кофе. Он героически ел много и с аппетитом, вызывая у меня жалость. Мне почему-то часто бывает нестерпимо жалко мужчин, когда они едят. Расплатившись, Юра позвал меня с собой, и мы покатились по Москве. Парк культуры имени Горького, где работали хиппи на аттракционе «американские горки», а рядом ребята продавали мороженое. Поехали туда и, скупив все, забрали их с собой. Потом была какая-то стеклянная пивная в Сокольниках с названием типа «Сирень» с мокрыми сушками, обсыпанными крупной солью, и разбавленным пивом. Я, помню, встретил там одного из наших главных «трезвенников-интеллектуалов» Сергея Хмелевского. Он пил пиво со своим соседом Федей, гитара стояла между ними. Сергей не был удивлен, увидев меня с хиппи, поехать с нами они отказались по причине нетрезвости.
Хочу несколько слов сказать о Серёге. Это был невысокий светловолосый ладный парень, объективно красивый. У него было какое-то музыкальное образование. Его кумиром был Леннон. С лидерами известнейших ныне московских рок-групп он даже не здоровался, хоть они заискивали перед ним при встрече. Помню, Хмелевский как-то, когда мы были вместе, снисходительно улыбался самому известному из них, но руки не подал, хотя тот свою тянул. Мне даже стало жаль «звезду». На мой вопрос: «Чего ты так с ним?» он ответил: «Пусть учится петь и не п….т много». Он писал красивейшую музыку на слова ирландских средневековых поэтов и так пел, что любая импровизированная аудитория не могла остаться равнодушной. Еще ему почему-то нравился Петр Лещенко, а «Чубчик» он пел так, что никто не мог сдержать слез, не исключая вашего покорного слуги. Позже он закончил Институт восточных языков. Долго работал в Северной Корее. Спивался потихоньку, появляясь все реже и реже, и погиб в прямом смысле слова. Очень жаль, что он родился не там, где был бы востребован. Несомненно, Сережа был самым талантливым из нас.
Но вернемся в тот летний московский день. В общем, где бы мы ни появились, к нам присоединялся свежий хиппующий народ, и странно выглядящая шобла постепенно росла. Среди них были разные занятные персонажи, мальчишки и девчонки. Выделялся своей заразительной веселостью Саша Костенко, с которым мы раньше встречались, а в тот день сблизились ещё сильнее. Завершилось все это для меня уже практически ночью. Сначала мы всей толпой на метро поперлись выручать кого-то, кого порезали, потом, не поймав обидчиков, приехали в какую-то большую темную квартиру на улице Жолтовского. Большая часть шоблы осталась внизу во дворе пить портвейн. Юрка затащил меня наверх, желая с кем-то познакомить. Громко звучали The Doors. На полу вяло шевелились слабо одетые юноши и девушки, то ли играющие в наркоманов, то ли являющиеся ими. Я очень устал от этой бестолковщины и свалил по-английски, благо жили мы тогда рядом, на Большой Садовой, 302-бис.
Потом мы с Солнышко мимолетно виделись несколько раз на каких-то сейшенах, неизменно начинавшихся в те времена почему-то композицией The House of the Rising Sun. Привет — привет. Потом он как-то звонил и обращался ко мне с просьбой отмазать своих от кого-то, принимая меня бог знает за кого. Товарищи мои попросили хулиганов не трогать «детей цветов». Значительно позже, году в 2013–2015-м когда все уже забыли и о хиппи, и об их лидере, по Москве прошел слух, что Юра Солнышко умер. Мне почему-то сразу вспомнилось, как он ел тогда в той столовой. Жаль, что так рано закончилась целая эпоха — кусок нашей московской молодой жизни. Солнце зашло.
Набоков
Мы, наша семья, смогли прочитать Набокова, лишь когда появился самиздат. Спасибо, сосед на Маяковке по кличке Барабан приносил такую литературу постоянно. Когда начались проблемы у моего учителя по восточным единоборствам Алексея Штурмина (о нем напишу позже), меня предупредили, что могут поинтересоваться и книгами его друзей. Мы долго отбирали, что можно хранить дома.
Позже мой друг Виталий Вавилин помог связаться с мэром Монтрё, где в отеле «Гранд Палас» последние пятнадцать лет жил Набоков. Виталий познакомил меня с сыном Владимира Владимировича — Дмитрием, ныне покойным. И позже перед отелем мы с Филиппом поставили памятник. Дмитрий оказался неординарным и очень принципиальным человеком. Когда мы дорабатывали статую в воске для литья, он уже плохо себя чувствовал, но живо интересовался ходом работы. Сделав модель, мы отправили ему фото в разных ракурсах. Он позвонил и деликатно, осторожно, чтобы не обидеть, сказал, мол, вряд ли его отец мог носить никербокеры в таком возрасте. И предложил: может быть, лучше обычные брюки?
Концепция показать великого, творческого человека, одетого респектабельно сверху, но вольно снизу (брюки до колена и альпийские ботинки), разваливалась. Однако через несколько
