такое, что действительно выставляет напоказ ее силу. У природы имеются тысячи средств и путей превзойти самоё себя, но самым прекрасным проявлением ее власти над цветом служит солнечный закат среди высоких облаков. Я говорю, главным образом, о моменте пред самым заходом солнца, когда свет его принимает чистый розовый цвет и падает на зенит, покрытый бесчисленными облачными формами неизъяснимой прелести, туманными волокнистыми хлопьями; при обыкновенном солнечном свете эти облака были бы чистого белоснежного цвета и оставили бы вследствие этого богатое поле тону света. Нет предела количеству и нет препоны интенсивности тех цветовых оттенков, которые при этом получаются. Все небо от зенита до горизонта превращается в одно сплошное ликующее море красок и огня; каждая черная полоса превращается в массивное золото, каждая струйка, каждая волна принимает чистый то малиновый цвет, на котором не встретит ни одного пятнышка, то пурпурный, то ярко-алый, то такие цвета, для которых нет слов на человеческом языке, нет идей в человеческом уме — их можно постигнуть только тогда, когда их видишь; яркая глубоко впавшая синева верхнего неба тает во всем этом блеске и кажется темной, чистой, лишенной света; она меняет свои тона под влиянием тонких, бесформенных, прозрачных облаков, пока незаметно не потеряется в их ярко-красном и золотом блеске. Между этим небом и творениями смертных, кроме Тернера, нет ничего общего, нет ни одного звена ассоциации или сходства. Он один сумел приблизиться к этим высшим проявлениям ее силы; он следует ей верно, но далеко позади; он настолько уступает ей в интенсивности, что Наполеон на прошлогодней выставке и Темерер на выставке запрошлого года показались бесцветными и холодными, если бы взор мог от них подняться к одному из закатов солнца в природе среди высоких облаков. Но тысячи причин мешают понять это. Стечение обстоятельств, необходимое для того, чтобы создать описанную выше картину солнечного заката, повторяется не более пяти-шести раз в лето и длится только пять-десять минут, перед самым появлением солнца на горизонте.
§ 8. Причины неверного отношения зрителя к изображению таких эффектов
Вообще редко случается, что людям вздумается посмотреть на солнечный закат, а если и вздумается, то они редко смотрят на него с такой позиции, откуда он виден вполне. При таких условиях почти нет шансов, что в течение этих немногих мимолетных мгновений пробудится их внимание или окажется благоприятной их позиция. Какое представление о потоках пламени, заливающих небо от горизонта до зенита, может иметь горожанин, видящий красный свет только на чехле повозки в конце улицы, а малиновый цвет на кирпичах соседней трубы? И даже мирный житель английских долин, где небесный блеск может играть только на верхушках стогов и на птичьих гнездах, покрывающих вековые вязы, — разве может знать он о бесконечных пространствах ослепительного света, который играет и переливается над лазурными долинами, раскинувшимися на тысячи верст от одной альпийской вершины до другой? Допустив даже силу неутомимого наблюдения, предположив присутствие подобного необыкновенного знания, мы в один момент можем показать, до какой степени память неспособна даже на некоторое время удержать отчетливо образ того, что послужило источником хотя бы самых ярких ее впечатлений. Какое воспоминание осталось у нас о закатах солнца, которыми мы наслаждались в прошлом году? Мы можем помнить, что то были великолепные или ярко-огненные закаты, но у нас не сохранилось ни одного отчетливого образа краски или формы — ничего такого, чего степень (главная трудность для памяти заключается не в том, чтобы удержать явления, а именно степени их) мы могли бы определить с полной уверенностью, сказав, что данное явление похоже на то. Если бы мы так сказали, мы ошиблись бы: можно быть вполне уверенным, что сила впечатления постепенно слабеет в нашей памяти, и оно с каждым днем становится все менее и менее отчетливым; таким образом, мы сравниваем слабый и неясный образ с таким, который в данную минуту ярко и отчетливо воспринимается нашими чувствами, как часто мы говорим, что ужасная гроза на прошлой неделе была самой страшной в течение всей нашей жизни, только потому, что мы сравниваем ее не с бурей прошлого года, а с поблекшим и слабым воспоминанием о ней! Так бывает, когда мы входим на выставку, не имея перед собой точного мерила истины: наши чувства понижаются и подчиняются спокойствию красок, представляющих собою все, чего только могут достигнуть человеческие силы; и когда мы обращаемся к творению, представляющему собой более высокую, более точную истину, к творению, которое ближе подходит к силе красок природы; но когда при этом нас не приводят к нему, как это бывает в природе, соответствующие градации света повсюду вокруг нас; когда, напротив, такое творение изолировано, неожиданно отрезано рамой и стеной и окружено темнотой и холодом, — то чего ждать нам? Оно должно только поразить, оскорбить наши чувства. Предположите, что в том месте в академии, где висит картина Наполен, образовалось в стене отверстие, и сквозь это отверстие в самую Средину темной, мрачной комнаты и дымной атмосферы внезапно ворвался весь блеск тропического солнечного заката, отраженный в море; вы были бы подавлены, ослеплены этими ярко-багряными невыносимыми потоками света!
§ 9. Краски картины Наполеон
Какая картина в комнате не показалась бы черным пятном по сравнению с ним? И как вы после этого упрекаете Тернера в том, будто он ослепляет вас? Разве не фальшивы те, кто не делает этого? В его картине всякий цвет далеко ниже того, что дала бы при таких же обстоятельствах природа, но нет ни одного, который бы не гармонировал или шел вразрез с остальными. Яркий кроваво-красный горизонт, багровый преломляющийся свет солнца, богатые малиново-коричневые краски влажных, озаренных светом водорослей, верхнее небо чистого золотого и пурпурного цвета и пробивающаяся сквозь все это печальная полоса голубого в том месте, где холодный лунный свет упал на грустный уединенный уголок бесконечного берега, — все это передано с гармонией настолько совершенной, насколько интенсивны краски; и если вместо того, чтобы торопливо и необдуманно, как вы несомненно сделали, поддаться предубеждению, вы остановились бы перед картиной на четверть часа, вы убедились бы, что в каждой линии
