и скажу с уверенностью, что в наше время все пейзажисты, как бы умеренны и бессветны ни показались их эффекты, употребляют более чистые, беспримесные краски, чем Тернер, и это — мишура и мерзость, или вернее, глупость вредная и опасная, смотря по силе того ума, который производит ее; эти нелепости наполовину покрывают стены нашей академии, в слабых руках позоря, а в более сильных унижая и портя всю нашу школу искусства; эта ложь зиждется на такой системе колорита, в сравнении с которой система Тернера является Вестой перед Котиттой, целомудренным огнем перед грязью земли. Каждая картина этого великого колориста в одной-двух своих частях (представляющих тоники целого) заключает пункты, где система каждого отдельного цвета концентрируется в одном штрихе столь чистом, какой только может выйти с палитры, но на большом протяжении даже в самых блестящих его картинах вы не найдете чистой краски, т. е. нет такого теплого цвета, который бы не заключал в себе примеси серого, нет голубого, в котором не было бы теплоты, и серые цвета у него, как у всех великих колористов, являются именно теми, в которых он далеко оставляет за собой всех других; это — самые ценные, неподражаемые элементы его колорита.
Поучительно в этом отношении сравнить небо на картине Меркурий и Аргус с разными иллюстрациями, изображающими спокойствие, пространство и величие, которые в природе всегда соединяются с голубым и розовым, — с теми иллюстрациями, которыми дарит нас каждая выставка, и даже в излишестве. В картине Меркурий и Аргус бледная и насыщенная парами синева раскаленного неба прерывается серым и жемчужно-белым оттенком света в большей или меньшей степени, смотря по тону, ближе или дальше она от солнца, но во всей картине нет ни одной частицы чистого голубого, все смягчено серым и согрето золотым цветом, до самого зенита, где, пробиваясь сквозь нависший хлопьями туман, прозрачная и глубокая лазурь неба выражена одним рассыпавшимся штрихом. Тоника целого дана, и каждая часть его сразу проходит далеко в пылающее воздушное пространство. Читатель не может сразу не вспомнить в противоположность этому произведению разные другие с великими именами, связанными с ними, произведения, в которых небо есть истинное изделие паяльщика или стекольщика; его следует оплачивать по аршинам с добавочной платой за ультрамарин.
Во всех произведениях Тернера тот же верный принцип нежного и смягченного цвета проведен с такой тщательностью и заботливостью, которые трудно себе представить.
§ 15. Серый цвет лежит в основании под всеми этими яркими цветами
Штрих чистого белого цвета является у него высшим светом, но белый цвет во всех местах его картины принимает жемчужный оттенок благодаря серому и золотому. Он дает складку чистого кармазинного цвета в материи, которая облекает ближайшую фигуру, но кармазинный цвет во всех других местах затемнен черным или согрет желтым. В ярком отблеске отдаленного моря мы уловим следы самого чистого голубого, но все остальное трепещет разнообразными тонкими переходами гармоничного цвета, который действительно кажется ярким голубым цветом, но только вследствие контраста. Самая трудная, самая редкая вещь — это найти в его произведении определенную часть пространства, хотя бы самую незначительную, цвет которой не был бы согласован с целым, т. е. такой голубой, который бы ничего не связывало с теплыми цветами, или такой теплый, который бы ничем не быль связан с серыми цветами целого; причиной этого служит то обстоятельство, что у него существуют целая система и подводное течение серых цветов, проникающее все его цвета, и те из них, которые выражают высший свет, и те местные штрихи чистого цвета, которые, как я сказал, являются тониками картины, сверкают с особенным блеском и интенсивностью, в которых он не имеет соперников.
С этим понижением тонов и с этой гармоничностью красок находится в тесной зависимости его неподражаемая способность разнообразить и подбирать их, так что у него не найдется и четверти дюйма полотна, не отмеченного переменой, стройностью и гармонией.
§ 15. Разнообразие и полнота даже наиболее простых его тонов
Заметьте, что я не говорю в настоящее время об этом, как о чем-то таком, что художественно и желательно само по себе, что характеризует великих колористов, я говорю об этом как о цели того, кто просто следует природе. В самом деле, поразительно видеть, как чудесно природа разнообразит самые общие и простые свои тона. Черная масса, когда смотрит на нее против света, может сначала показаться совершенно голубой; она в самом деле такова, т. е. голубая, как целое, по сравнению с другими частями пейзажа. Но посмотрите, как составлена эта голубая масса; в ней черные тени легли под скалами, зеленые — вдоль дерна, серые полусветы — на скалах; слабые штрихи лукаво подкравшейся теплоты и сдержанный свет — вдоль их краев; каждый куст, каждый камень, каждый клочок мха имеет своей голос в картине и согласует свой личный характер с волей целого. Кто мог бы сделать это так, как Тернер? Старые мастера сразу разрешили бы вопрос посредством прозрачного, приятного, но монотонного серого. Многие из современных художников, вероятно, не избегли бы такой же монотонности в нелепых и ложных цветах. Тернер один передал бы неопределенность, трепещущую беспрерывную переменчивость, подчинение целого одной великой власти, причем ни одна часть, ни одна частица не теряется, не утрачивается в ней, передал бы единство действия при бесконечном количестве вспомогательных средств. И я хочу подчеркнуть это тем сильнее, что это один из вечных принципов природы: она не дает ни одной линии, ни одной краски, ни одной частицы, ни одного атома пространства без разнообразия в нем.
§ 16. Подражание бесконечному недостижимому разнообразию природы
У него нет ни одной тени, ни одной линии, которые не находились бы в состоянии беспрерывного видоизменения; я имею при этом в виду не время, а пространство. В целом мире нет ни одного листика, который
