15 ноября 1798 года я прибыл в Берлин. Невозможно передать незабываемые впечатления от теплого доброжелательного приема, оказанного мне королевской семьей.
Однако уже на следующий день мой добрый друг барон Рид, голландский министр, прислал мне записку. В ней сообщалось, что в то самое время, когда мне оказывали почести в королевском дворце, министру полиции доложили, что мое имя находится в списке подозрительных и опасных лиц. А на ужине у графа Шуллембурга меня назвали якобинцем, и все были в недоумении, почему король так расположен ко мне. Барон Рид успокаивал меня, что больших последствий это не получит и все недоразумения развеются, как только в светских кругах Берлина меня узнают поближе. А пока барон советовал мне не терять время и записаться на прием к министру иностранных дел графу Гаугвицу и министру полиции графу Шуллембургу.
Я так и поступил. Уже на следующий день побывал у обоих министров. Беседовать с ними было одно удовольствие, и в дальнейшем и тот и другой относились ко мне предельно корректно. Каждый из них сказал мне практически одно и то же, используя при этом одни и те же выражения. Они были прекрасно осведомлены о моем участии в восстании 1794 года и не видели в этом ничего предосудительного, так как защита родины – долг каждого гражданина. Министры знали о моем пребывании в Венеции, Константинополе и Париже, а также об остальных моих делах после восстания. Все это не вызывало с их стороны никаких упреков: как свободный человек я мог поступать согласно своим желаниям и убеждениям. Ни один, ни другой не сомневались, что вести себя в Пруссии я буду благоразумно и достойно, а правительство возьмет меня под свое покровительство и обеспечит мне тихую, спокойную жизнь во всех владениях Его Величества короля Пруссии.
Почти четыре месяца я жил в Берлине и все это время обдумывал, как можно получить разрешение на въезд в Россию. Все варианты, которые приходили в голову, я вынужден был отметать, так как в Петербурге у меня никого не было, кто мог бы порадеть за меня. А в Литве нашлось бы много людей, не желавших моего приезда, и они очень огорчились бы, если бы я туда вернулся.
Король не раз и не два подробно расспрашивал меня о конфискации моих земель и о причинах гонений против меня. В один прекрасный день через графа Гаугвица король передал мне свой совет: обратиться с письмом к императору Павлу. Предполагалось, что мое письмо царю вручит уполномоченный Пруссии в Петербурге, который уже получил инструкции об оказании мне поддержки от имени короля.
Такой демарш показался мне очень многообещающим. А получилось все наоборот: император Павел оскорбился, что бывший российский подданный ходатайствует о помощи от имени чужого двора, вместо того, чтобы напрямую обратиться к нему со своей просьбой.
29 марта 1799 года я получил письмо от графа Ростопчина:
«Господин граф! Его Величество император, ознакомившись с вашим посланием от 12 марта сего года, счел невозможным удовлетворить вашу просьбу и повелел мне довести это до вашего сведения.
Честь имею и т. д. и т. п.
Подпись: Ростопчин».
Много лет спустя я узнал, что была и еще одна причина, по которой император Павел мог отказать в моей просьбе. Дело в том, что незадолго до того, как в Петербурге получили мое письмо, в одной гамбургской газете появилась статья о моей работе в Константинополе, о частых встречах с Обером дю Байе и о контактах с членами Директории в Париже. В Петербурге все это истолковали против меня, о чем было доложено императору Павлу.
Покинув Берлин, я вновь приехал к семье. В полном уединении, в нужде, ничем не занимаясь, жил в деревне. Подробности из моей личной жизни вплоть до 1802 года не представляют никакого интереса. Дважды съездил в Берлин, где встречал неизменную поддержку, покровительство и сердечный прием у короля. Еще раз написал императору Павлу, но ответа так и не дождался. Затем пришло сообщение о кончине российского монарха 24 марта 1801 года.
Через несколько месяцев обратился к императору Александру, преемнику Павла. Я так поверил в великодушие и благородные чувства нового российского царя, что не сомневался в его положительном ответе. Не знаю, быть может, письма мои не доходили до Петербурга, а возможно, новые владельцы моих конфискованных земель и личные враги чинили какие-то препятствия для моего возвращения в Россию, но ждать, пока сбудутся мои надежды, мне довелось долго.
В Пруссии из газет легко было получить информацию о событиях во Франции и общей ситуации во всей Европе. Это было хорошим подспорьем для меня. После моего отъезда из Гамбурга в жизни европейских государств и дня не проходило без интересных фактов первостепенной важности. Последней новостью, которую все активно обсуждали, стало сообщение о морском сражении при Абукире.
Пока французские войска под командованием генерала Бонапарта вели бои в Египте и уже стали угрожать Сирии, генерал Жубер занял Турин, генерал Шампионне вошел в Неаполь, провозгласил Партенопейскую республику, и теперь вся Италия оказалась под властью Франции. Несмотря на все эти успехи в самой Франции ничего не менялось. Там по-прежнему царили разногласия, распри, тревоги и недовольство.
В то время как уполномоченные республиканцы в Раштатте вели переговоры о мире с Империей, сформировалась вторая коалиция, объединившая все европейские державы за исключением Пруссии и Испании. В коалицию решилась вступить и Россия несмотря на мирные инициативы императора Павла. Из-за нашествия французских войск в Египет коалицию поддержали Берберийские государства, а также Оттоманская Порта.
Имея явное превосходство в численности вооруженных сил, страны коалиции одновременно пошли в атаку на Францию в трех зонах: в Италии, Швейцарии и Голландии. Наступательные операции прошли столь успешно, что во французской столице не на шутку встревожились. Внутриполитическая обстановка обострилась до предела.
Посол Франции в Берлине Сийес был срочно отозван в Париж, где в Директории заменил Ревбеля. Сийес пытался отменить республиканскую конституцию III года и установить новый, более умеренный основной закон, над текстом которого сам усердно работал.
Генералы Массена, Брюн, Жубер, погибший в сражении при Нови, и Шампионне оказывали яростное сопротивление союзническим войскам. Однако раздоры между членами правительства и ожесточенная борьба между партиями довели ситуацию в республике до критического состояния.
Тем временем генерал Бонапарт, внимательно отслеживавший все события во Франции, оставил Египет, пересек на фрегате Средиземное море, кишевшее английскими кораблями, и 9 октября 1799 года сошел на берег во Фрежюсе. Его восторженно встречали по дороге в Париж. В столице уже заждались Наполеона генералы, члены Директории, депутаты и даже ультрареспубликанцы. Каждому хотелось представиться ему, получше разглядеть его, услышать каждое слово корсиканца. В его честь справлялись праздничные вечера и обеды. А Бонапарт все время оставался бесстрастным наблюдателем, степенным, серьезным, сдержанным и не очень предупредительным человеком, который молча строил свои планы, на осуществление которых потребуется не так уж и много времени.
После некоторых колебаний он пошел на сближение с Сийесом, так как увидел в нем единственного сторонника, способного понять и активно поддержать его замыслы. Они пришли к единому мнению о необходимости отмены конституции III года. 19 брюмера VIII года (10 ноября 1799 года по старому стилю) после блестяще спланированной и проведенной операции, в которой Сийес проявил неповторимую ловкость и сноровку, а Бонапарт все свое влияние среди военных, с народным представительством во Франции было покончено. В состав временного правительства вошли три консула: Бонапарт, Сийес и Роже Дюко, а также две законодательные комиссии, которым было поручено подготовить новую конституцию и определить окончательный порядок вещей.
Политические партии настолько устали от разлада и глубоких разногласий, царящих во Франции, что почти все они выступили в поддержку нового правительства.
24 декабря 1799 года была опубликована конституция VIII года, которая не имела ничего общего с проектом Сийеса. Бонапарт как первый консул возглавил правительство. Камбасерес и Лебрен стали вторыми консулами с правом совещательного голоса.
Бонапарт назначил генерала Моро командующим Рейнской армией, а сам 6 мая 1800 года отправился в Италию. Там он провел великолепную сорокадневную кампанию, ознаменовавшуюся большими успехами, в том числе яркой победой в сражении при Маренго.
На этот раз Париж с особым радушием встречал Бонапарта, так как все ожидали восстановления мира на континенте. Со дня битвы при Маренго до подписания долгожданного мирного договора Бонапарт не скрывал своего расположения к партийным лидерам, заявлявшим о своей преданности и верности ему, и сурово порицал тех, кто осмеливался усомниться в правоте его решений и действий.
