Несмотря на все знаки уважения, которые Директория оказывала Бонапарту, ни для кого не было секретом, что ее руководители завидуют генералу. Завидуют его славе, его весу и влиянию, его популярности. А вот солдаты и офицеры, возвращающиеся во Францию, с восторгом рассказывали о боевых способностях своего генерала.
Тем временем разногласия между членами правительства создавали все больше и больше препятствий для нормального развития страны. Работа центральных органов управления Франции не оправдывала ожиданий людей. Со всех сторон сыпались жалобы и нарекания. Многие стали с надеждой обращать свои взоры на триумфатора итальянской кампании.
Прошло несколько месяцев, как я приехал в Париж. На моих глазах Франция разрывалась на части от волнений и действий заговорщиков. К чему это могло привести, предугадать было сложно. Мне же представлялось, что близится правительственный переворот и грядут новые перемены. И это уже было вопросом времени. Такая перспектива ничего хорошего для поляков не сулила, и нам ничего не оставалось, как запастись терпением и ждать.
Ход моих мыслей подтвердил и министр иностранных дел Талейран, с которым я встретился перед отъездом из Парижа. Хочу воздать должное этому политику. Он был первым, кто не стал услаждать наши химерические надежды и открыто сказал, что теперь полякам было бесполезно обращаться в правительство Франции со своими просьбами и ходатайствами. При этом признавал, что все его соотечественники озабочены судьбой польского народа, и охотно допускал, что придет день, когда французы захотят и смогут помочь нам возродить Польшу. Однако в данный момент, повторил министр, думать и мечтать об этом не следовало. Говоря обо мне, Талейран заметил, что человеку, имеющему семью, едва ли стоит приносить в жертву свое состояние и противиться искушению вернуться на родину. Он знал, что в России я попал в списки лиц, объявленных вне закона, лишенных состояния и подлежащих преследованию, но не учитывал, что и в Пруссии приняты самые суровые меры в отношении польских эмигрантов. Министр советовал мне ехать прямо в Берлин и обратиться к королю Пруссии, нынешнему союзнику Французской республики, который всячески демонстрирует свою приверженность этому альянсу. Он заверил меня, что я вполне мог рассчитывать на лояльность правительства Берлина, где в случае необходимости меня возьмет под свое покровительство официальный представитель Франции.
Я поблагодарил Талейрана за внимание и заботу обо мне и сказал, что прежде чем решусь отправиться в Берлин, должен внимательно изучить тамошнюю обстановку, а пока что остановлюсь в Гамбурге. Как-никак, оттуда уже ближе к Берлину. Я попросил о рекомендательных письмах для гражданина Робержота, полномочного представителя Франции в Ганзейских городах. Уже на следующий день эти письма доставил мне гражданин Дюран, руководитель секретариата министерства иностранных дел Франции.
Уехал я из Парижа в конце апреля 1798 года, позаботившись о том, чтобы при мне не было никаких документов, писем и записок, которые могли бы вызвать хотя бы малейшие подозрения. Именно в ту пору в душе моей появилась уверенность, и с ней я уже не расставался никогда, что Польша возродится. Но ни я, ни патриоты, которые всегда были рядом со мной, к этому уже причастны не будем. Спасения я ожидал исключительно от Провидения, от счастливого стечения обстоятельств, от польских легионов, которые действительно становились ядром национального представительства.
В Гамбурге мне пришлось вести себя крайне осторожно: я попал в поле зрения российских и английских агентов, которые постоянно следили за мной. Я не общался с экзальтированными типами, избегал встреч с подозрительными личностями, не поддерживал никакой переписки с соотечественниками, проживающими в Дрездене, Венеции и Париже. В конце концов, мне удалось не подставить себя под удар. Несколько раз я встречался с генералом Дюмурье, герцогом де Лианкуром и Александром Ламетом. Гораздо чаще виделся с генералом Валансом. Мне показалось, что он старался познакомиться со мной поближе. А вот к Риваролю я заходил каждый день. Беседовать с ним было одно удовольствие. Всякий раз я обязательно слышал от него что-нибудь поучительное, разумное и интересное. Больше всего мне нравилось, когда Ривароль читал статьи из своего словаря французского языка. Жаль, что природная лень не позволила ему завершить эту оригинальную работу. Запомнились также его любопытные разъяснения и комментарии к текстам Горация, которые мы вместе читали.
В Гамбурге я узнал из газет о новом походе французов в Египет. План этой военной экспедиции недавно разработал сам Бонапарт. Генерал понял, что не наступило еще время, чтобы воспользоваться раздором и смутой во французском обществе и возглавить правительство, а потому решил дистанцироваться от Директории и отправился в экспедицию в далекие края, где никто не будет мешать ему вести военные операции. И там, в Египте, вдали от Франции, от мятежных группировок и политических партий, он сможет стяжать себе новые лавры.
Египетскому походу предшествовали интересные события. По всей стране поползли слухи о высадке французов в Англии. В Нормандии, Пикардии и Бельгии начали сосредоточиваться французские войска, и это на самом деле не могло не беспокоить английское правительство. Наполеон лично следил за передвижением войск и неоднократно выезжал с инспекторскими проверками в указанные районы, тем самым великолепно подтверждая слухи. А в это время в Тулоне и других средиземноморских портах шла реальная концентрация французских вооруженных сил. Там уже дислоцировались отборные части сорокатысячной армии. Тринадцать линейных кораблей, четырнадцать фрегатов, четыреста транспортных судов в любую минуту были готовы взять на борт и эскортировать это войско под командованием генералов Бертье, Кафарелли, Клебера, Дезе, Ренье, Ланна, Дюма, Мюрата, Андреосси, Бельяра, Мену и Зайончека. Уже был сформирован штаб Бонапарта. В числе адъютантов Наполеона были его брат Луи Бонапарт, Евгений Богарне, Дюрок и Сулковский. В обстановке сверхсекретности в состав участников экспедиции включили и сотню членов комиссии наук и искусств.
19 мая 1798 года корабли французского флота под командованием вице-адмирала Брюэса вышли из Тулона. 13 июня французы заняли остров Мальта, а 1 июля высадились в Египте и овладели Александрией. Победные реляции об успехах французской армии распространялись по Европе с удивительной быстротой. Но вот пришло сообщение о неожиданном разгроме французского флота в морском сражении при Абукире, и все заговорили о неминуемом провале египетской кампании, несмотря на все победы французов на суше.
Все прекрасно знают, что произошло в Египте и Сирии позже, до возвращения Бонапарта во Францию.
События в Египте никоим образом не касались Польши, и я не стал бы о них упоминать, если бы в рядах французских войск не воевали мои соотечественники, отличившиеся своей доблестью и ратными подвигами. В газетах и бюллетенях были опубликованы сообщения о награждении генерала Зайончека за личное мужество и отвагу, проявленные на полях сражений в Египте, и о гибели Сулковского, адъютанта Бонапарта, который пал смертью храбрых 21 сентября 1798 года под Каиром.
Но вернемся в Гамбург, где я влачил жалкое существование без денег и без всякой надежды. Я предпринял безуспешную попытку воссоединиться с семьей, которая находилась на польской территории, подвластной Пруссии. В конце сентября мне сообщили, что король и королева Пруссии во время путешествия в Варшаву интересовались у супруги о моих делах. Жена воспользовалась этой встречей и попросила о разрешении для меня вернуться на родину. После этого мне прислали паспорт вместе с очень любезным письмом от принца Вильгельма Оранского, шурина короля[78]. В этом послании, в частности, говорилось: «Искренне рад, что могу оказать вам услугу и содействовать вашему выезду на родную землю и возвращению в лоно семьи».
Трудно мне передать чувства, охватившие меня на польской границе. Мать моя несколько месяцев назад умерла. Ушли из жизни и многие друзья, а те, кого Бог уберег, находились за непреодолимой границей: путь в российские и австрийские владения был для меня заказан. И только король Пруссии предоставил мне пристанище на подчиненных ему польских территориях. Все мои поместья пропали, и мне ничего не оставалось, как остановиться в отцовском имении жены неподалеку от Варшавы.
Четыре недели я провел там в безумной тоске, совершенно не зная, чем заняться и что готовит мне судьба. Из глубочайшей меланхолии меня вывели слухи о том, что в Польше вновь начались аресты. Полиции якобы было дано указание удвоить бдительность и внимательно следить за действиями многих известных патриотов, среди которых фигурировали Игнаций Потоцкий, Малаховский и Солтык. Я решил немедленно ехать в Берлин, поблагодарить короля за разрешение побывать на родине и одновременно обезопасить себя от всяких подозрений, если таковые имеются.
