По Шенбруннскому, или Венскому мирному договору Варшавское герцогство расширило свою территорию на девятьсот квадратных лье. Эта территория была разделена на четыре департамента: Краков, Радом, Люблин и Седльце. Соляные копи Велички стали владениями Австрии и Варшавского герцогства. Округа Тарнополь и Збараж, ранее входившие в состав Галиции, перешли к России. Согласно этому мирному договору Франция, получив новые территориальные концессии в пользу своих союзников и Италии, приобрела себе Иллирию и Истрию.
С самого начала этой кампании все связи с Россией нарушились, а после оккупации французскими войсками Вены, контакты с этой страной и вовсе прекратились, в частности, для тех, кто жил в Италии. Я посылал свои письма в Париж, откуда российский посол князь Александр Куракин любезно согласился пересылать их в Литву. Однако ответа на них я во Флоренции так и не получил. И это доставляло мне дополнительные неприятности, так как вернуться на родину я мог, только дождавшись окончания войны. Князь Куракин очень учтиво старался уговорить меня приехать с семьей в Париж, где мы будем чувствовать себя спокойнее, и где нет перебоев в почтовой связи с Россией. В конце концов, я согласился и решил провести в Париже зиму 1809 года.
Пока военные вели свои баталии, на дорогах Италии, особенно в районах, прилегающих к Апеннинам, орудовали разбойники. Мародеры, австрийские дезертиры и даже обедневшие крестьяне вступали в сговор, бесчинствовали и грабили путешественников.
Рассредоточенные в самых различных местах шайки грабителей порой так наглели, что без всякого страха с угрозами приближались к городским воротам. Так, одна хорошо организованная бандитская группировка, совершив ряд разбойных нападений в окрестностях Болоньи, добралась до самой крепостной стены и наверняка прорвалась бы в город, если бы заблаговременно надежно не заперли ворота и не забаррикадировали въезд.
Неподалеку от Болоньи жил бывший польский военный Грабинский. В составе французских войск он принимал участие во всех кампаниях за исключением самой последней. Не так давно Грабинский вышел в отставку, купил себе домик и решил остаться в здешних краях. К нему и обратились местные жители с просьбой возглавить небольшой отряд из нескольких французских солдат и тридцати добровольцев, чтобы отогнать грабителей и покончить с бандитизмом. Поляк охотно согласился и смело взялся за это дело. Не раз и не два на него нападали, ранили в собственном домике, но, в конце концов, Грабинский и его отважные помощники навели порядок и налетчики оставили город в покое.
Я покидал Флоренцию уже после Венского мира, но спокойного путешествия никто гарантировать не мог. Самые большие опасности поджидали путников в апеннинских предгорьях.
Когда мы приехали в Болонью, нам рассказали, что дальше до самой Модены дорогу контролируют около ста пятидесяти разбойников. Я поинтересовался у префекта, насколько велики наши риски, если мы продолжим наш путь в Париж. Тот ответил, что ручаться ни за что не может и ждет свежую информацию о последних вылазках бандитов. И добавил, что он нисколько не удивится, если грабители окажутся в окрестностях Болоньи, от которой они, как правило, далеко и надолго не уходят. Префект посоветовал мне не рисковать и немного подождать.
Вечером форейтор, которого я отправил на разведку, рассказал, что он проехал полдороги до Модены и на почтовой станции в Самоджии видел, как сотни полторы бандитов подожгли большой сенной сарай, несколько жилых домов и перестреляли почти всех французских жандармов. Затем злодеи быстро скрылись в горах.
На следующее утро мы отправились в путь. В Самоджии остановились сменить лошадей. Прямо на дороге недалеко от моста мы обнаружили двадцать два трупа. На пожарищах еще дымились не догоревшие дотла бревна…
Благополучно проехали Модену, Парму, Милан, Турин, Шамбери, Лион и, наконец, 14 ноября 1809 года, оказались в Париже.
После заключения Венского мирного договора Наполеон уже вернулся во Францию и жил во дворце Фонтенбло. Там меня и представил императору посол России. Немного спустя двор переехал в Париж. Каждую неделю во дворце Тюильри устраивали мероприятия с участием дипломатического корпуса и иностранных гостей. По воскресеньям – месса в императорской часовне, по четвергам давали спектакли, иногда, правда, очень редко проводились вечера с последующим ужином.
В Париж я приехал в седьмой раз. Я бывал во французской столице в самые различные периоды и теперь пытался сконцентрировать свои воспоминания и впечатления на каких-то общих чертах в облике этого города.
Следует признать, что Париж – удивительный город, который очаровывает и манит к себе иностранцев. Но есть в нем одно великое преимущество: когда бы вы сюда ни приехали, какое бы правительство ни стояло у власти, какая бы форма правления ни действовала в государстве – вы никогда не заметите разительных изменений в этом многоликом городе.
В Париже всегда многолюдно, и жизнь бьет ключом во всех его кварталах. Здесь постоянно проводятся форумы выдающихся европейских ученых, замечательных писателей и художников. Даже во время революции во всех научных учреждениях Парижа поддерживался строгий академический порядок. Вместе с другими иностранцами я ходил в публичные библиотеки. Мы бывали на различных лекциях, слушали лучшие оркестры Европы, посещали мастерские живописцев. Мы восхищались талантом таких мастеров сцены, как Флери, Тальма, Ларив, Рокур и Дюшенуа, любовались великолепием театральных декораций и наглядеться не могли на изящные танцы артистов парижского балета. Магазинчики в Пале-Руаяль щедро предлагали изысканные предметы роскоши. Выйдешь в свет – глаз не оторвать от изумительных нарядов. В праздники на парижских бульварах яблоку негде упасть. Рестораны и кафе никогда не пустуют. На улицах – дорогие шикарные экипажи. Помнится, как в 1797 году на праздники выезжали до трех тысяч экипажей.
Вот и теперь, в первые дни после приезда в Париж, я не находил здесь каких-либо заметных перемен. Впрочем, кое-что во дворце Тюильри все-таки изменилось: это новые светские персоны и придворный этикет, который стал более претенциозным и вычурным. Обычные парижане, далекие от дворцовых интриг, пожалуй, ни в чем не изменились.
Я надеялся, что на этот раз увижу много новых зданий, поражающих своим внешним убранством, но надежды мои не оправдались. Единственным украшением триумфальной арки, на которую затратили миллионы, стали четыре лошади из позолоченной бронзы, снятые с церкви Святого Марка в Венеции. Мое внимание привлекли дома на новой улице Риволи, железная решетка ограды вокруг дворца Тюильри и реставрация Лувра. Мне много говорили о предстоящих декоративно-орнаментальных работах в Париже, показывали схемы, планы, но, кажется, все это – дело будущего.
Никак не мог я пройти мимо Лувра, в великолепных залах которого представлены шедевры, свезенные сюда со всей Европы.
Придворный театр, на который я возлагал столько надежд, большого восторга у меня не вызвал. А ведь там работают самые лучшие актеры, в оркестре играют выдающиеся музыканты.
Роскошь, блеск, пышность, царящие в Тюильрийском дворце, искусно сшитые дорогие наряды, ордена, медали и знаки отличия всех государств, жемчуга и бриллианты самых изысканных дамских украшений – все это вряд ли могло произвести сильное впечатление на человека, бывавшего на церемониях и торжествах во дворах почти всех европейских монархий. И тем не менее я столкнулся здесь с нововведениями, которые не оставили меня равнодушным и четко зафиксировались в памяти. Это прежде всего военные парады, которые проводились чуть ли не каждое воскресенье на площади перед дворцом Тюильри, и приезд многих коронованных особ, находившихся в то время во французской столице.
На самом деле, было очень интересно смотреть, как перед Наполеоном торжественным маршем проходили французские, итальянские, польские, голландские, португальские, испанские войска. И все дружно чеканили шаг, устремив вдохновенные взгляды на императора французов. А разве не любопытно было увидеть среди гостей сразу шесть королей и несколько королев, которые пребывали в Париже и своим появлением в Тюильрийском дворце подчеркивали значимость и величие нового императорского двора![82]
Ничего не буду говорить о празднествах в связи с бракосочетанием императора и эрцгерцогини Марии-Луизы, так как незадолго до этого события я вынужден был срочно уехать в Петербург по семейным обстоятельствам.
В конце мая я приехал в Вильну и был приглашен на собрание дворянства, где обсуждался вопрос о направлении жалобы императору Александру в связи с несправедливыми ограничениями и притеснениями свободы на территории Литвы. По таким вопросам обращаться непосредственно к императору было не принято. На этот счет имелось предписание о подаче заявлений граждан в связи с ущемлением их прав, в соответствии с которым направлять депутации с жалобами и ходатайствами в Петербург можно было лишь с согласия и разрешения военного губернатора. Генерал Римский-Корсаков, военный губернатор Литвы, вовсе не препятствовал своим гражданам обращаться к царю, тем более что к нему самому у них никаких претензий не было. Первые лица виленского дворянства пытались уговорить меня, чтобы я, решая в Петербурге свои частные вопросы, занялся и их делом и походатайствовал за них перед императором. Два дня я упорно отказывался брать на себя такую миссию, вновь и вновь повторяя, что много лет назад дал себе слово никогда не встревать в общественные дела. Однако дворяне просили меня так настойчиво, так убедительно, что я, наконец, согласился обсудить с Его Величеством их вопрос и даже предварительно изложить на бумаге его суть на основе фактов, которые они мне предоставят в Вильне. При этом я поставил два условия. Первое: в обращении к императору речь должна идти исключительно о самых важных вопросах, касающихся благосостояния всей губернии, а не частных лиц. Второе: срок, в течение которого я смогу в Петербурге заниматься выполнением взятого на себя обязательства, не должен превышать одного месяца.
