– Произведения из книги «Игры на поле Ватерлоо» написаны в привычной для вас стилистике «фантастического реализма». А почему вдруг захотелось написать сугубо реалистическую историю нового русского средней руки?
– Не соглашусь с тем, что мой герой – «средней руки». Он всё-таки, как явствует из текста, шагает «не в ногу», его честолюбие простирается гораздо дальше амбиций заурядных представителей российского бизнеса. Этим он прежде всего и интересен. И фантастический элемент в романе есть, просто он не преобладает, здесь он дозирован. Всемогущество денег, обретающих нынче принципиально иное качество, – явление совершенно фантастическое. Большинству кажется, что могущество определяется толщиной стопки дензнаков у тебя в кошельке. На самом деле здесь начинается «монетаристская» метафизика. Мы создали планетарную финансовую мегамашину, которой не можем управлять. Видимый порядок таит под собой невидимый хаос, который в любой момент может прорваться наружу и порой таки прорывается. Так вот я хотел показать не расхожий тип нового русского, а то, как герой пытается вскочить на подножку этой машины, пытается оседлать хаос и что из этого получается.
– В истории литературы был довольно долгий период, когда мировые классики старались показать «путь наверх» героя, историю его успеха. Вы решили продемонстрировать историю краха. Вам это было интереснее?
– Наверное, это в нашей традиции – показывать историю краха. Понимаю всё нахальство таких сопоставлений, но всё-таки рискну напомнить, что Раскольников, Печорин или, положим, Обломов – это персонажи, чья жизнь терпит крах, пусть и по-разному. Хотя в моём случае правильнее будет говорить об «истории заблуждения». Есть мировоззренческие заблуждения, которым иные мои герои отдаются целиком и полностью, как бы проверяя их на жизнеспособность, но по этой дороге трудно прийти к успеху.
– В своё время вы окончили Литинститут. Что он вам дал помимо, извините за прямоту, полезных столичных связей?
– Как говорил один герой Евгения Шварца: связи связями, но надо же и совесть иметь. Напомню: я поступил в семинар Анатолия Приставкина в 90-м году, окончил Литинститут в 95-м. За эти годы по нашей словесности прокатилось цунами, размолотив в мелкую щепу всё, что было наработано ранее, а главное – во всех смыслах понизив ценность литературного труда. И если бы не семинар, где мы – вопреки всему! – страстно обсуждали наши незрелые ещё литературные опыты, где мы поддерживали друг друга, не знаю, состоялся бы я вообще как автор.
– А кого из современников вам читать по-настоящему интересно?
– Я слежу за отдельными авторами, которые меня иногда радуют, иногда не очень. Слежу за Владимиром Маканиным, Людмилой Петрушевской, Виктором Пелевиным, Александром Мелиховым, Валерием Поповым, Захаром Прилепиным, за проживающим на Украине Сергеем Жаданом, за авторами «новой драмы»… Остановлюсь, хотя список можно продолжить. Да, это очень разные авторы, но я и сам разный, время от времени радикально меняю и тематику, и эстетику, а иногда вовсе убегаю в драматургию. За последние годы я написал полдесятка пьес, по одной из них на петербургском «Радио России» поставлен радиоспектакль с участием известных актёров.
– Современная поэзия тонет в избыточности «хороших» стихов. Можно ли то же самое сказать о прозе? Такое впечатление, что пишут сейчас все без исключения.
– Если вспомнить метафору Владимира Маканина, то в прозе сейчас реализуется «сюжет усреднения». Или, если хотите, сюжет упрощения. Пишут бойко, но планка становится всё ниже. Увы, но таков «социальный заказ», у этих книжек есть свой читатель, и довольно широкий.
– Вы несколько лет возглавляли отдел прозы в журнале «Нева». Что вам как писателю дал этот опыт?
– Действующему автору редакторская работа вообще-то мешает. И я далеко не сразу согласился возглавить отдел прозы в этом журнале. Но работать под руководством, к сожалению, уже покойного Б.Н. Никольского оказалось интересно, мне удалось опубликовать целый ряд талантливых прозаиков, которые ранее – по разным причинам – не могли появиться на страницах «Невы». И уже одно это оправдывает затраченное время. Я попал на кризисные годы жизни журнала, за время моей работы мы сменили четыре адреса, иногда были почти на грани закрытия. А кризис всегда даёт материал для будущих текстов.
– Согласны ли вы с фразой Жюля Ренара: «Жизнь может позволить себе обойтись без логики, литература – никогда»?
– Речь изначально логична. Исключением является агукающий младенец, но это ещё не речь, это звуки. А поскольку литература – это организованная речь, то без логики она, разумеется, обойтись не может.
– Существует ли, на ваш взгляд, понятие «современная петербургская проза», и если да, то в чём её особость?
– Сомневаюсь в том, что существует некая особая петербургская проза, принципиально отличная от московской или, допустим, екатеринбургской. Жизнь больших городов стандартизирована, она выстроена по общим лекалам, а «школ» уже не существует, «школьники» и «учителя» давно разбежались по своим углам и корпят у компьютеров в одиночку. Бывает, правда, что в текст внедряется персонаж под названием Петербург. Петербург пока ещё может являться персонажем – в отличие от эклектичной и хаотичной Москвы, утратившей свою оригинальную физиономию. С другой стороны, в чём тут заслуга современного автора? Это всего лишь эксплуатация культурного слоя, того, что наработали Пушкин, Достоевский, Блок, Росси, Растрелли и т.д.
– Всё ли из написанного напечатано? Или в вашем личном «портфеле» лежит увесистая стопка рукописей?
– Жаловаться грех, практически всё, что я пишу, публикуется в литературных журналах. Но книги выходят нечасто. Хотелось бы увидеть книжное издание романа «Стражник», опубликованного в 2008 году в журнале «Урал», издать новую книгу рассказов и повестей (предыдущая под названием «Год петуха» вышла пять лет назад). Ещё хочется, чтобы счастливая издательская судьба оказалась у последнего законченного романа «Смешанный brak». Он принят к публикации в журнале «Дружба народов», но своего издателя пока не нашёл.
Беседовала Елена ЕЛАГИНА
Статья опубликована :
№35 (6336) (2011-09-07) 2
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Портфель "ЛГ"
Записка из мёртвого дома
Глава из романа «Смешанный brak»
Владимир ШПАКОВ
Вера получает аккуратно заклеенный конверт раз в две недели, бывает, и чаще. Вот и сегодня в почтовом ящике что-то белеет, значит, надо вынимать. Или не надо? Она долго стоит перед тронутой ржавчиной стальной конструкцией, разбитой на ячейки, и перебирает в кармане ключи. Внизу лязгает подъездная дверь, Вера вздрагивает и торопливо суёт ключ в одну из ячеек. Чёрт, заело! Когда же заменят эти ящики?! Она с раздражением рвёт на себя металлическую дверцу, и та вываливается вместе с замком.
Всходя по лестнице, она с бессильной ненавистью сжимает в руке конверт. Разорвать? Так уже рвала, и что толку? Конверты приходили со зловещей какой-то регулярностью, как повестки из карательных органов. Перед дверью она суёт конверт в карман и вставляет ключ в замочную скважину. Если и этот замок заест (а его иногда заедает), она точно опустится на грязный бетонный пол и зарыдает. К счастью, замок щёлкает, и она вваливается в холодную темноту квартиры.
Она не сразу включает свет, честно говоря, его и включать-то не хочется. В полутьме эта хавира ещё похожа на место для жизни, при включённом же (а также при дневном) освещении убожество лезет изо всех дыр. Наконец, рука тянется к выключателю, другой рукой она вынимает конверт. Чем раньше, тем лучше, всё равно ничего нового там не будет.
В записках вообще не было ничего, что могло бы напугать стороннего читателя, так, банальные бытовые просьбы, изложенные бесстрастным тоном. Иногда тон делался обиженным, порой даже прокурорским, мол, почему не приходишь? Не отвечаешь? Почему забыла обо мне?! Но если бы сторонний читатель узнал, кто пишет эти записки, его хватила бы кондрашка. Наверное, он с отвращением отбросил бы конверт, не читая; а если бы всё-таки прочёл, негодованию не было бы предела. Да как она смеет, сука?! Как у неё рука поднимается что-то просить, ей же впору найти крюк на стене, накинуть верёвку и сунуть голову в петлю! А что? Были такие, что сами с удовольствием накинули бы, дай только волю. На части бы распилили, ага, четвертовали бы без малейших угрызений совести. Да и Вера когда-то была переполнена похожими чувствами; и сейчас чувства никуда не делись, сидят внутри, готовые выползти наружу при малейшем поводе…
