— Б., я сейчас назову слова, а вы составите из них историю: калитка, ключ, медведь, речка, цветок, сад…
— Как-как? Зад?
— Сад… И калитка… Такая дверь в заборе…
— Дверь и зад — вы этого от меня хотите?
— Нет, калитка и сад… А еще садовник — человек, который ухаживает за садом… И речка… То есть река. Цветок…
— Цветок и зад — это почти одно и то же… Потому что в заду есть цветок.
— Ну… Еще там есть деревья, не только цветы…
— Это я понимаю… Я должен придумать что-то, да? Так вот я вам сразу скажу: мне это неинтересно. Что это за история? Что где-то там у вас в заду есть цветок… Или скажем так: где-то есть зад. Да? И есть человек — задовник. Или как его там? И в этом заду есть зверь, огромный очень, про которого вы говорили…
— Медведь.
— Да, медвед… И что там еще? Ключ?.. Ключ — это понятно. Дверь в зад закрывают на ключ. Задовник ухаживает за задом и, конечно, кормит этого зверя — медведа. И ему обязательно нужно море…
— Речка?
— Нет, обязательно море, понимаете? Потому что он берет оттуда воду и поливает в заду. Если бы я был задовник, я бы собирал урожай и так далее… И у меня там был бы маленький клетка, в котором бы я держал медведа.
— В клетке? Почему вы посадили медведя в клетку?
— Потому что он мне сломает зад.
— Но это же добрый медведь.
— Хищник не бывает добрый.
— А бывают ручные медведи.
— Они все равно могут покушать что-нибудь, которое ядовитое, потом будет плохо.
— Вы бы его на речку выпустили, он бы там рыбу ловил. Цветок бы ему подарили.
— Кого-кого бы я ему подарил?!
— Цветок…
— Да ладно! Вы что? Мы же не на Западе. Это даже не цирк, это Россия! Поэтому я сажал медведа в клетку, я с ним гулял, кормил его растениями, пускал его в море, смотрел, как он там играет в воде… Ему там, в клетке, плохо, это понятно… Но он уже привык.
— Нельзя привыкнуть к несвободе.
— А по-другому не бывает.
— А вам самому понравилось бы сидеть в клетке?
— Я — человек, я не хищник. Разница есть. Куда? Куда его выпустить? А зачем я тогда вообще имею медведа? Зачем я его поймал? Если тебе не надо что-то — нельзя взять…
— Но он сам пришел в сад.
— Сам пришел?!! А почему вы мне это только сейчас говорите?! А почему вы раньше не сказали, что он сам пришел ко мне в зад?! А раньше я думал, что у меня маленький зад, и в него я поймал медведа, и даю ему туда рыбу!!! А в заду у меня что, вы думаете?! Растения очень дорогие! За которыми я ухаживаю!!! Вот что у меня в заду! И этот зад я всегда запираю на ключ! И все!!! А когда я стану старый и не смогу ухаживать за медведом, я его выпущу из зада на свободу! Поэтому я и говорю: лучше не брать, если у тебя в заду нет места! Старая африканская загадка!
Третья ночь
Л. очень красив. Пожалуй, самый красивый танцовщик в клубе. Он вежлив, скользок, улыбчив и игрив. Хочет казаться человеком, свободным от комплексов и проблем. Но его глаза остаются холодными. Я уже знаю: он не расскажет мне о себе ничего. Будет предупредительно, но односложно отвечать на мои вопросы. На этот раз придется обойтись без «монолога в дневнике».
— Здесь мы просто сидим и общаемся с клиентками, — предупреждает меня Л. — Есть некоторый процент гостей, который приходит сюда не за сексом и не за бухлом, а просто чтобы поговорить и слить накопившуюся энергию. Ни одна женщина не поговорит с мужчиной из своего мира о том, о чем она может поговорить с мужчиной здесь. На определенные темы, разумеется…
— Л., я не ваша клиентка — может, вы перестанете мне так сиять?
— Прошу прощения, но я вам не сияю. Внешность производит такое впечатление, но оно обманчиво. Давай на «ты».
— Мы перейдем с вами на «ты», когда вы начнете вести себя естественней… Вы считаете себя красивым?
— Я считаю себя чуть лучше других.
— Внешне или внутренне?
— Внутренне больше, чем внешне. На двадцать процентов лучше, чем среднестатистический человек.
— А что такого ценного у вас внутри?
— Когда женщина заказывает танцора в увольнение, он может просто сказать ей «нет». Но причины отказа нужно изложить так, чтобы не задеть ее самолюбие. Этим я горжусь.
— Вы отказываете в романтических вечерах из-за этих своих двадцати процентов?
— Каждый человек достоин другого, бомж достоин олигарха, и не факт, что наоборот. О внутреннем нужно судить по поступкам. Но лучше сначала принять человека за хорошего, а остальное само приложится. Хотя я достаточно в людях разочаровывался.
— А в себе вы не разочаровывались? Расскажите…
— Хорошо… Когда я только начал учиться, я устроился на хорошую работу. Но я был далек от совершенства и не справился с обязанностями, которые на меня возложили. Не осилил. Меня не увольняли, но, видя, что я торможу работу компании, я сам ушел…
— Но вы никому не причинили вреда.
— Себе самому.
— А еще?
— Я пью, курю, вру… Ну, хорошо. Два года назад я расстался с девушкой. У нее были недостатки, которые перестали меня устраивать. Я надеялся их принять, но не смог.
— Вы все приводите такие примеры, которые легко кроются благими намерениями. Вы так себя любите, что боитесь отойти от образа идеального себя?
— Знаешь, я отслужил в армии, это мой уголок в душе, и я в него никого не пущу. Я знаю, что такое разочарование… Что такое боль…
— Физическая?
— И душевная тоже.
— Наемник.
— Йййй-а н-не на-ем-ник!
— Ну, хорошо… Контрактник… Какая разница?
— Четыре месяца в Югославии. Шесть — в Крыму. Я ценю людей и уважаю их доверие!
— Даже тех, которых вы убивали?
— Не! Важно! Что! Я! Делал!.. Мы защищали, мы выводили население. Когда был Крым, мы эвакуировали людей — стариков, женщин, детей, семьи. А у нас — ребята… А за что?
— Жаль, что вы сейчас не можете посмотреть на себя в зеркало. Теперь вы такой естественный!
У Л. пылает лоб. А у корней волос полоска кожи остается белой. Кажется, что ее нарисовали.
— Что вы сделали с Л.? — в кабинет заглядывает менеджер. — Он вышел отсюда — на нем лица нет…
В клубе Л. тоже сливает свои эмоции.
Четвертая ночь
Приехав в клуб, я вначале приглашаю Л. Он заходит ко мне довольный, у него в руках большое яблоко. Наверняка он думает, что произвел на меня впечатление.
— Нам не мешать! — смеясь говорит он в темный коридор и плотно закрывает за собой дверь.
— Кто-нибудь в клубе знает о вашем военном прошлом?
— Н-н-нет…
— И наверняка вы пожалели, что мне рассказали…
— Да, я говорил с вами откровенно. С нами работали психологи, но они работали по шаблону, а вы применили другую схему. Но это же между нами. Вы никому не расскажете.
— Расскажу. Я не психолог. Я журналист.
— И… И вы об этом напишете?
— Я напишу даже о том, о чем мы с вами сейчас говорим.
— Да… Я понимаю… Но я… Там… Ведь что-то все равно останется между нами? Просто там… надо что-то изменить, и все… — Л. с трудом выпускает слова изо рта. Отвечает только потому, что надо что-то сказать.
— Но вы можете со мной поквитаться. Вы можете прямо сейчас пойти и рассказать всем, что я не психолог. Так будет честнее: у меня ваша тайна, у вас — моя. Только я вашу тайну раскрою. Вы тоже можете. Наверное, меня побьют?
— Бить не будут… Я… Я никому не скажу…
— Что вы опять сделали с Л.? — заглядывает в кабинет менеджер, когда Л. уходит. — У него опять лицо опрокинутое.
В ту ночь у меня было еще три «клиента». Они не знали, что я — журналист. Я не хотела быть честной с Л., просто было интересно, как он поступит. Психологический эксперимент.
Пятая ночь
У Н. на голове колпак. Он сидит напротив меня и шлет эсэмэски. Он сразу дает мне понять, что ему некогда и беседа со мной отрывает его от гостей. Я знаю, что Н. входит в число самых продаваемых стриптизеров.
— Не люблю о себе рассказывать. Не привык — редко приходится. Друг познается в беде. А вы мне не друг. Мне двадцать три. Вам хорошо? А у меня все плохо. Все плохо, понимаете? Младшего брата забрали, сидит сейчас в какой-то каталажке, а я тут и ничем не могу ему помочь… Я боюсь того, что может с ним произойти, и того, что сейчас происходит. Это брат мой! Младший! Больше никого у меня нет… Моя кровь родная… И у меня начинается истерика! Меня колбасит!.. Однажды его побили — несколько человек. А я пришел не вовремя. А так пустил бы в ход все, что под руку попалось… Я! Умею! Контролировать! Свои! Эмоции! И вы мне ничем не можете помочь… Я сойду с ума. Он спокойный, мой брат. Живет один, с питбулем. Я ему подарил. Хотел, чтобы у него был и друг, и защитник. Потому что я уехал в Москву. Он остался один. Где родители? Они — алкоголики, лишенные родительских прав. Отец уже умер, замерз где-то… Нет, он не часто становился агрессивным. Иногда… Я плакал… Мне неприятно сейчас об этом говорить. Я был слабым, но меня закалила жизнь. Знаете, я был такой добрый. И я всегда обижался, что меня не воспринимают всерьез, — такой я был веселый. Но я не хотел, чтобы в школе видели, как у меня плохо внутри. А приходил домой и становился другим. Можно я присяду к вам?
