Во время этого разговора с офицером и потом, до его возвращения, мажордом приказал подать щедрое угощение и прохладительное питье солдатам, которые уселись посреди двора немного отдохнуть. Час спустя офицер вернулся с положительным приказом от своего командира, и они отправились дальше по той же дороге, по которой шли ранее. Их кибитки, прежде предназначенные для нас, «преступников», были заполнены теперь провиантом и фуражом. Они забрали всех лошадей из конюшни, а также тех двадцать четыре, на которых я прибыл сюда из Вильны. Казаки ограничились тем, что забрали несколько домашних животных, оказавшихся на дороге, так что на сей раз мы отделались лишь испугом. Однако те же казаки громко высказывались против своего командира и особенно – против офицера, который запретил им грабить: они заявили слугам и нескольким крестьянам, что этой же ночью вернутся в Олькеники и не пощадят здесь ничего.
Было шесть часов вечера, когда наконец скрылись из виду последние ряды русской колонны, доставившей нам столько беспокойства и страха. Угрозы казаков, переданные нам, явно указывали на то, что нам следует немедленно покинуть это место, где мы не могли оставаться, не подвергая себя неминуемой опасности… Но у нас не было лошадей. Грановский приказал привести шестерых с ближней фермы. Мы запрягли их в карету, в которой поместились он сам с дочерью, моя жена и я. Все остальное мы оставили на милость судьбы.
С наступлением ночи мы выехали из Олькеник в сопровождении сына Грановского и его племянника Поцея – они раздобыли себе лошадей у крестьян. Трудность заключалась в том, чтобы выбрать более надежную дорогу. Мы предпочли дорогу на Лиду и, отдохнув несколько часов в лесу, благополучно прибыли в Вильну. Все наши экипажи и вещи тоже прибыли спустя три дня в целости, избежав казачьего грабежа: как и обещали, казаки вернулись, но только через тридцать шесть часов – забрав все, что попалось им под руку, они подожгли несколько домов.
Вернувшись в Вильну, я нашел все улицы города чисто убранными, а жителей – такими спокойными и мирными, как будто здесь никогда и не было никакого восстания. К… был подвергнут смертной казни, тюрьмы забиты русскими военными и разными подозрительными личностями. Был создан Временный совет. Ясинский принял на себя командование войсками и отправился со всеми, кого смог собрать, преследовать неприятеля в сторону Неменчина. Были посланы курьеры в Варшаву, в штаб-квартиру Костюшко.
Мы с Грановским сделали значительные пожертвования деньгами и разного рода продовольствием для удовлетворения первых нужд армии. Обоих нас приняли в качестве членов во Временный совет. Я охотно сложил с себя полномочия великого подскарбия литовского и заявил, что согласен стать членом Временного совета Литвы только до тех пор, пока приказом Костюшко не будет установлен новый порядок правления. Моим дальнейшим намерением было заняться военным делом и разделить с оружием в руках труды и опасности моих соотечественников.
Армия Литвы не была многочисленной. Ее командующий Ясинский был полон рвения, добрых намерений и патриотизма и являлся даже очень хорошим артиллерийским офицером, но не имел необходимого опыта.
Два сражения – при Неменчине и Солах – оставили неприятеля в состоянии замешательства, но решающих результатов не принесли. Ни одно из них не доставило нам победы. Солдаты сражались бесстрашно, все офицеры достойно выполняли свой долг и каждый из них дал убедительные доказательства своей личной храбрости. Особенно отличился Седьмой литовский полк: вдохновленный примером своего командира Грабовского и его доблестных офицеров, он показал чудеса храбрости, покрыв себя славой. Однако мы не могли похвалиться тем, что разбили и прогнали неприятеля. Он лишь отступил на некоторое расстояние от города и к тому же мог получить подкрепление с любой стороны, тогда как мы, сжатые на тесном пятачке, не имели возможности обеспечивать себя продовольствием и поддерживать связи с отдаленными от Вильны провинциями – так что нам оставалось надеяться только на помощь, присланную из Варшавы.
Эта помощь все не приходила, несмотря на наши настоятельные просьбы, а тем временем нам угрожали со всех сторон. Разные российские части, под началом Кнорринга, Николая Зубова и Беннигсена, удерживали свои позиции между Минском и Вильной. Генерал Цицианов, выступивший из Гродно с шестью тысячами человек, находился в окрестностях Ивья, в двенадцати лье от Вильны. Другие части, не столь значительные, двигались по Литве во всех направлениях, и хотя жители Литвы были полны энтузиазма – они не имели достаточных средств для защиты.
Временный совет с нетерпением ждал известий из Варшавы и приказов от Костюшко. Между тем он занимался организацией управления внутри города и в его окрестностях, издавал прокламации для поднятия духа населения, принял разумные и энергичные меры для обеспечения самых срочных нужд армии, издавал распоряжения, которых требовали обстоятельства и которые в его власти было сделать исполнимыми.
Видные горожане представили совету записку, прося разрешения создать корпус стрелков, главой над которыми хотели назначить меня. Эта просьба была удовлетворена. Ян Нагурский взялся создать кавалерийский корпус. Волонтеры, более или менее экипированные за свой счет, прибывали со всех сторон, чтобы пополнить ряды защитников отечества. Энтузиазм был всеобщим, но не хватало ни времени, ни средств, чтобы атаковать врага и заставить его отступить к своим границам. Печальная необходимость оставаться в бездействии сводила на нет все добрые намерения литвинов. Они жаловались на то, что не получают помощи из Варшавы, так как не представляли себе, сколь трудно было подать ее при тогдашнем положении дел.
Хотя приказ Временного совета был опубликован лишь в два часа пополудни, но все же около тридцати тысяч жителей обоего пола собрались к шести часам вечера в назначенном месте и сгрудились вокруг пригорка, на котором был установлен стол в качестве трибуны для ораторов. Более трех сотен первых дам города из дворянства и буржуазии окружали это заготовленное место. Корпус из нескольких тысяч человек, в основном из новобранцев и волонтеров, на некотором расстоянии от него образовывал собою каре, в середине которого располагался генерал Ясинский со своим штабом. Такая торжественная обстановка воодушевила меня и побудила произнести речь, к которой я не имел времени подготовиться. Я продолжил ее, сам того не замечая, и с удовольствием увидел, что она производила на собравшихся нужное впечатление – именно то, на которое мог бы рассчитывать Временный совет.
Поскольку несколько лет спустя недоброжелатели обвиняли меня в том, что я говорил тогда «языком революции», сильно напоминавшим якобинский, я считаю себя обязанным привести здесь несколько отрывков из той речи, которую многие молодые люди записывали, пока я говорил, и которая была частично опубликована в «Национальной газете» Литвы. Придется признать, что посреди кризиса, в котором мы тогда находились, я видел свой долг в том, чтобы успокаивать и умиротворять простых людей, не переставая в то же время волновать их души картинами наших несчастий и поддерживать в них бодрость и патриотический энтузиазм. Моя задача была трудной, но успех этой речи отдает ей должное и развенчивает обвинения в якобинстве, которые были адресованы мне завистливыми врагами. Вот ее точный перевод:
«Граждане! Временный совет, жаждущий сохранить уважение и доверие жителей Литвы, с глубоким прискорбием узнал, что общество Вильны, введенное в заблуждение коварными слухами, жалуется на медлительность правительства в деле наказания тех, кто содержится в тюрьмах, и приписывает непростительной небрежности либо даже предательству задержку в наказании виновных.
«Убежденный в том, что правдивое изложение фактов – лучшее оружие против клеветы, Временный совет счел нужным направить двух своих членов к этому многочисленному собранию граждан, чтобы ознакомить его со своим мнением насчет неразумных действий некоторых индивидов, которые ищут возможностей возмутить общественное спокойствие, подстрекая к жалобам и угрозам против правительства и не понимая при этом, какие непредвиденные последствия может повлечь за собой такое поведение.
Временный совет не знает за собой ничего, в чем можно было бы его упрекнуть, – и поэтому ему нечего бояться. Но можно ли безразлично смотреть на все то, что внушает недоверие к правительству, вносит в общество разлад, непонимание и предвзятость – именно тогда, когда без полного единения всех жителей ради общего блага не может быть надежды для всех нас и спасения – для нашей родины?
Взгляните на все, что вас окружает, и вы найдете, граждане, совсем свежие следы отступления врага и не будете дрожать при мысли, что он может вернуться в ваши стены, чтобы мстить и нести повсюду ужас, печаль и отчаяние.
