Таллиннский переход - Игорь Львович Бунич

В неожиданно наступившей тишине отчетливо слышалось сопение буксира за бортом. «Киров» медленно и величественно развернулся. Девять стволов 180-миллиметровых орудий плавно пошли по левому борту, задираясь кверху. Залп главного калибра жаром и волной ударил по палубе. Лейтенант Александровский спрыгнул с сидения и сел, прислонив гудящую голову к броне...

Старший лейтенант Дармограй настороженным взглядом следил, как на импровизированный аэродром- пятачок на мысе Пальясаар за Минной гаванью одна за другой садятся «Чайки». Они вылетели полчаса назад в попытке перехватить идущие на «Киров» бомбардировщики, но навести их на цель никто не смог, и возглавлявший звено полковник Романенко бросил свои истребители на атакующую немецкую пехоту в районе аэродрома Лаксберг. Дармограй видел с земли, как неуклюжие бипланы, пытаясь взять на себя роль штурмовиков, пикировали на немецкие позиции, делая заход за заходом.

Подняв тучи пыли, «шестерка» бипланов приземлилась на пятачке и, кашляя моторами, зарулила в наспех вырытые капониры. Полковник Романенко выскочил из кабины и в каком-то диком восторге пустился в пляс вприсядку. Летчики с других машин присоединились к своему командиру, что-то вопя и дико жестикулируя.

Выяснилось, что летчикам удалось поймать врасплох немецкую мотопехоту, атаковавшую наши позиции в районе аэродрома Лаксберг. Немцы настолько отвыкли от того, что кто-то может нанести по ним удар с воздуха, что оказались перед таким ударом совершенно беспомощными, показав полное неумение сосредотачиваться и укрываться на местности. Полное господство в воздухе собственной авиации слишком избаловало их... Летчики с упоением рассказывали, как они, снизившись до предела так, что можно было видеть искаженные ужасом лица немецких солдат, поливали их из пулеметов, с наслаждением глядя на разбегающиеся и падающие серые фигурки — картина почти фантастическая для лета 1941-го...

Страшный грохот, донесшийся со стороны нефтегавани, заставил всех вздрогнуть и замолчать. Дармограй увидел, как в вихре огня и черного дыма взлетели на воздух огромные цистерны с горючим. Черный дым поднимаясь грибком над гаванью быстро заволок все небо. Казалось, наступила ночь. И никто не мог толком сказать, то ли это было попадание снаряда, то ли прозевали воздушный налет, а может быть, — и диверсию...

Командир дивизиона подводных лодок, герой Советского Союза, капитан 2-го ранга Трипольский, обходил с капитан-лейтенантом Абросимовым отсеки подводной лодки «С-4», вернувшейся, как явствовало из доклада ее командира, в буквальном смысле слова с того света. Сам Трипольский стал героем совершенно неожиданно для всех и для себя самого еще в финскую войну, когда его лодка, зажатая льдами, отбивалась от одинокого финского самолета и даже умудрилась его сбить. В войне, в которой так мало было какой-либо романтики и успехов, этот заурядный эпизод пропаганда возвысила до уровня великого подвига. Впрочем, времена были такими, что за что угодно с одинаковой долей вероятности можно было быть расстрелянным или получить звание героя.

Сейчас, выслушав рапорт Абросимова, Трипольский еще раз понял, насколько мало наши лодки подготовлены к настоящей морской войне и насколько нашим подводникам не хватает боевого опыта. Они еще только начинают привыкать к настоящим атакам, маневрированию в боевых условиях, уклонению от преследования вражеских кораблей, взрывам глубинных бомб...

Водолазы уже осмотрели повреждения «С-4» и еще раз подтвердили, что лодка очень удачно отделалась, если учесть сколько времени и сколь методично противник бомбил ее глубинными бомбами. Кроме наполовину снесенного палубного орудия, на лодке был поврежден вертикальный руль, срезаны две лопасти левого винта, оторваны носовые сетеотводы, покорежен киль, помяты некоторые места подводной части легкого корпуса. Все повреждения можно устранить собственными силами, но надо спешить. Каждую минуту можно ожидать приказа на прорыв в Кронштадт или об очередном походе. Абросимов слушал указания комдива, щуря свои слезящиеся и красные от бессонницы глаза под набухшими воспаленными веками. Все будет сделано! Если сами не справимся, «Серп и Молот» поможет. Главное — принять скорее торпеды и топливо.

Когда они поднялись на рубочный мостик «С-4», их чуть не сбросило за борт взрывной волной чудовищного взрыва, пророкотавшего над гаванью. Офицеры схватились за поручни ограждения мостика, чтобы устоять на ногах. Плавбаза «Серп и Молот» грузно закачалась, скрипя своим старым клепаным корпусом. Никто не успел толком понять, что произошло. По пирсу с криками бежали какие-то люди, а над нефтегаванью поднимались клубы упругого черного дыма, расстилавшиеся по небу и закрывавшие солнце. Взорвана нефтегавань, наконец поняли на лодке. Но кем? В небе не было видно самолетов, никто не объявлял воздушной тревоги...

Адмирал Трибуц с мостика «Пиккера» смотрел на огромную черную тучу, поднявшуюся над нефтегаванью и накрывшую черным траурным покрывалом рейд и корабли. Гул взрыва еще стоял в его ушах. Что это? Шальной снаряд? Диверсия?

«Диверсия!» - доложили ему, когда он спустился вниз. Это слово было универсальным уже лет пять, и пользовались им очень широко, чтобы не знать лишних забот, да и диверсантов всегда разыскивали и расстреливали без особого труда, ибо было известно, что на 100 человек всегда приходится минимум два-три диверсанта из бывших кулаков, подкулачников, троцкистов и тому подобной публики, действующей по заданию всевозможных разведок, а часто и по собственному почину из слепой ненависти к советской власти, а более всего — к ее вождям. И сейчас можно было легко списать на них взрыв нефтегавани, но адмирал почувствовал страшную усталость и какую-то безысходность — все и так гибнет: и порт, и корабли, и люди, и он сам. Выхода нет, руки связаны. Он взглянул на часы: до назначенного им совещания оставалось около часа. Приказав себя не беспокоить до 10 часов, Трибуц ушел в свою каюту и сел за письменный стол, расстегнув воротник кителя и уронив голову на руки. Машинально включил приемник. Передавалась утренняя сводка Совинформбюро.