И вдруг — как черти из под земли возникают восемь человек. Подходят ко мне, спрашивают: кто вы, что здесь делаете? Я, в свою очередь, не знаю, кто они, поэтому на всякий случай отвечаю (по-английски, разумеется): «Мы — журналисты из Турции». Один, видимо, старший в этой компании, взял мой бейджик, увидел на нём буквы: «РТР». Посмотрел на меня вопросительно. Я поспешил объяснить, что это означает «Рефах телевидение и радио». «Рефах» означает «благоденствие», так называлась партия, в то время правящая в Турции.
И вдруг этот человек на чистейшем анатолийском наречии спрашивает меня, в каком городе находится штаб-квартира нашей телерадиокомпании. Я не ожидал такого поворота. Выручило то, что я владею турецким языком, иначе нам бы конец. Уже по-турецки отвечаю: «В Стамбуле». Тот покивал головой — хорошо, мол.
Тут я начинаю шёпотом орать оператору и ассистенту — такое бывает, когда нервы на пределе: «Спускайтесь, потихоньку идите к машине, дело пахнет керосином».
А сам, чтобы выиграть время, начинаю задавать какие-то тупые вопросы этим непонятно откуда появившимся туркам: «Что это горит?» Мне говорят: «Разве не видишь? Дом горит». — «Чей же это дом?» — «Сербский, конечно». — «А много ли здесь людей из Турции?» — «Да, наших братьев здесь много».
Действительно, тогда все знали, что в Косове на стороне албанцев воюют много турецких боевиков, наёмников. Ещё они прославились тем, что после боёв усиленно занимались грабежами домов, брошенных сербами, то есть мародёрством.
Потом турок говорит: «Дай-ка я ещё раз взгляну на твой бейджик». Я понимаю, что он, во-первых, может сейчас рассмотреть и прочитать мое имя, а оно явно не турецкое, и, во-вторых, если он сейчас начнет задавать мне какие-нибудь уточняющие вопросы, к примеру, на какой улице находится офис нашей компании, то ответить ему я не смогу. Я много раз был в Стамбуле, но не настолько хорошо его знаю, чтобы правильно ему ответить. Одним словом, надо было срочно что-то делать, иначе они поняли бы, что мы не те, за кого себя выдаем. Говорю по-турецки: «Подождите минуту, я сейчас вернусь. Мне нужно кое-что сказать оператору», — и отхожу к машине, у нас был старый «Фольксваген Гольф», всего с двумя дверями. Ребята уже сидят в салоне, окно открыто. Я нырнул в это окно ласточкой, и водитель резко взял с места. Турки не успели ничего сделать, до машины было метров десять.
Доехали до ближайшего блокпоста KFOR, там были американцы. Мы им говорим: «Здесь недалеко группа мародёров, они грабят и поджигают дома». Миротворцы отнеслись к этому спокойно — дескать, это происходит везде и постоянно, всех мародёров всё равно не переловишь. Вот такая весёлая история.
Ещё один важный момент — именно в Косово я впервые столкнулся с таким безобразным явлением, как намеренное искажение фактов моими коллегами, работниками средств массовой информации из западных телекомпаний.
Помню как сейчас — мы тогда снимали уходивших с косовской территории албанцев-беженцев.
У этих людей очень непростая судьба, это связано с особенностями истории балканских стран в последние десятилетия двадцатого века. Сначала они бежали из Албании, где в 1970-х—80-х годах царил диктаторский режим Энвера Ходжи. Это было ещё в годы правления в Югославии президента Иосипа Броз Тито, легендарного коммунистического лидера. Тито принял огромное количество беженцев, разместил их в Косово, и в итоге через несколько десятилетий албанцев там стало подавляющее большинство.
Они почувствовали себя хозяевами, стали открывать свои школы, а потом и университеты, где обучение велось только на албанском языке. Дальше — больше: появилась параллельная албанская полиция и вообще параллельные властные структуры. В итоге это привело к гражданской войне. И тут уже Слободан Милошевич, на тот момент президент Союзной Республики Югославия, решил бороться с сепаратизмом косовских албанцев, используя армию и полицию. Полицейские просто заходили в албанские дома, отбирали у людей югославские паспорта и выгоняли их из домов. Это потом дало повод обвинить Милошевича в организации геноцида косовских албанцев.
Мы работали вместе с журналистами Би-Би-Си, но принципы подачи материалов и отношение к происходящему у нас с ними были совсем разные. Я со своей съёмочной группой старался сначала показать ситуацию в Югославии в целом, а уже потом рассказать, как тяжело приходится албанским беженцам.
Британские и американские тележурналисты поступали иначе. Они снимали такие сюжеты. Албанская девушка с годовалым ребёнком на руках идёт по горному перевалу, проваливаясь в снег по колено. При таком подходе симпатии зрителей, конечно, были на стороне албанцев. Все, кто видел эти репортажи, начинали автоматически ненавидеть тех, кто заставил эту девушку идти по снегу в горах. Но если бы в тех же самых репортажах показывали, что происходило раньше на территории Косово, где жила эта беженка, где таких же девчонок, только сербских, зверски насиловали и убивали, то ещё неизвестно, на чьей стороне оказались бы симпатии зрителей.
Вот и получается, что с одной точки одни и те же события можно показать очень по-разному. Мы, наивные дурачки, до этого момента полагали, что в тележурналистике может быть одно-единственное правило — объективное информирование людей о происходящем. Оказалось — ничего подобного. Могут существовать и такие приоритеты, как передача дозированной информации и формирование определённого общественного мнения. В Косово я увидел это в первый раз, но потом это стало нормой в работе ряда западных СМИ во время политического кризиса на Украине.
Вообще, именно на косовской земле у меня окончательно открылись глаза в отношении западных «демократических» принципов и пресловутого «миротворчества» натовцев. И я стал категорическим противником участия в этой грязной операции наших, российских военных. Сейчас попробую объяснить — почему.
Беззубые миротворцы и геноцид сербов
В 2000 году моя съёмочная группа больше месяца работала в разных районах Косово. Снимали в разных местах этого края, но практически везде видели, что происходит одно и то же — боевики убивают сербов, сжигают их дома, взрывают православные храмы. Рядом были натовские миротворцы KFOR, которые ни разу — ни разу! — не вмешались, ничего не сделали, чтобы остановить погромы, насилие и убийства.
В состав миротворческого воинского контингента входили военнослужащие из более чем сорока стран. Здесь были части из армий США, Британии, Германии, Франции, Италии, Голландии, Испании, Греции, Норвегии, Польши, Венгрии, Украины, Португалии, Бельгии и еще целого ряда государств. Были здесь и российские десантники.
Для наших парней это была уже вторая операция, в которой они участвовали совместно с натовцами. Первая была в Боснии и Герцеговине. Но там у них имелась своя зона ответственности, свой сектор. Российские военные контролировали район, населённый сербами, — и только благодаря этому сербам удалось в принципе сохраниться на боснийской территории и даже создать там свою автономную республику.
В Косово же всё получилось совсем иначе. Видимо, руководство НАТО учло свои прежние ошибки в Боснии и на этот раз категорически отказалось выделить россиянам отдельный сектор, дабы они не смогли защитить сербов. Это был 1999 год. Тогдашнее руководство России во главе с президентом Ельциным, конечно, пыталось возражать, но очень недолго. В итоге натовские условия были приняты и территорию автономного края Косово разделили на несколько секторов ответственности:
1) британский с центром в Приштине;
2) американский с центром в Косовской Каменице;
3) немецкий с центром в Малишево;
4) французский с центром в Косовской Митровице;
5) итальянский с центром в Печ.
В каждый из этих секторов ввели по одному батальону российских десантников. Их главная база находилась на аэродроме Слатина под Приштиной. Но парадокс ситуации заключался в том, что наши миротворцы ничего не имели права делать без разрешения командования войск стран НАТО — американцев, британцев, французов, немцев, итальянцев. То есть россияне оказались в полном смысле слова связаны по рукам и ногам. Хотя по условиям операции они не должны были подчиняться чужим генералам, но ведь своего сектора им не дали!
А между тем на тот момент, когда наши батальоны вошли в Косово, там во многих районах уже совсем не осталось сербов! Так было в Приштине, Малишево, Каменице, Гниланье… Последними местами, где ещё жили сербы, были Грачаница и Митровица, ну и с десяток горных селений, разбросанных по всему краю. Они были беззащитны перед боевиками — а нашим десантникам не позволяли вмешиваться, не давали остановить эту жестокую резню.
Помню, как, возвращаясь в Приштину, мы проезжали через городишко Сува Река. Там увидели такую картину — человек десять албанцев закладывают взрывчатку под огромное здание сербского храма. Быстро сняли всё это и через десять минут были уже у блокпоста американских миротворцев. Показываем им картинку в камере и просим вмешаться. Но они не трогаются с места, не собираются делать ничего!
