Конечно, голодные и замерзшие солдаты на тех участках, где оборона еще не была прорвана противником, уже не скрывали свои слезы от товарищей, вспоминая о доме. «Я думаю о тебе и о нашем маленьком сыне, – писал неизвестный немецкий солдат в письме, которое так и не дошло до его жены. – Только это мне и осталось – думать о вас, но от этого у меня разрывается сердце».[876] Обессилевшие, голодные солдаты мерзли в своих окопах, их медлительные движения напоминали движения сомнамбул, но они продолжали оставаться солдатами. Да, действительно иногда почистить оружие их заставляли выговоры, а подчас и угрозы младших командиров, но в конечном счете на огневых позициях гранаты всегда лежали под рукой – в нишах, вырытых в стенках траншей.
16 января, сразу после потери «Питомника», Паулюс отправил Фибигу радиограмму. Командующий 6-й армией спрашивал, в чем дело – люфтваффе только сбрасывает груз на парашютах. «Почему сегодня ночью в “котле” не приземлился ни один транспортный самолет?»[877] Фибиг ответил, что взлетно-посадочная полоса на аэродроме не освещена, а радиостанция управления полетами не работает. Похоже, Паулюс и не знал о том, какой кошмар творился в Гумраке. Разгрузочные команды были плохо организованы, а обессилевшие люди едва могли работать. «Похоже, им все абсолютно безразлично»[878] – таким было мнение многих летчиков. Здесь – среди легкораненых, солдат, отбившихся от своих частей, а также дезертиров – и речи не было ни о какой дисциплине. Для всех них аэродром был надеждой на спасение. «Цепные псы» полевой жандармерии теряли контроль над толпами изголодавших солдат, отчаянно стремящихся любой ценой выбраться из «котла». По свидетельствам все тех же пилотов, особенно много среди них было румын.
К 17 января 6-я армия оказалась загнана в восточную половину «котла». В течение четырех следующих дней активные боевые действия не велись – Рокоссовский перегруппировывал свои соединения для решающего штурма. В тех немецких частях, которые продолжали сдерживать натиск противника, дисциплина была такой, какой она и должна быть в вермахте, а вот в тылу царила полная анархия. Главный интендант заявил, что «командование армии больше не в состоянии снабжать войска».[879] Все лошади были съедены, хлеба – промерзший насквозь сталинградский паек солдаты называли Eisbrot[880] – почти не осталось. И при этом некоторые чрезмерно предусмотрительные представители службы снабжения хранили нетронутыми запасы муки… В конце концов они достались русским. Кто-то из командиров, как это было всегда и везде, злоупотреблял своим положением. Впоследствии один врач говорил, что его начальник кормил свою собаку толстыми ломтями хлеба с маслом, в то время как для раненых не было ни грамма съестного.[881]
Паулюс, убедившись в том, что другого выхода у него нет, 16 января отправил генералу Цейтцлеру телеграмму, в которой просил разрешить всем боеспособным частям прорываться на юг – дальнейшее нахождение в «котле» означает для всей его армии или плен, или смерть от холода и голода. Так и не получив ответа, Паулюс все-таки отдал распоряжение о подготовке операции. Вечером следующего дня, 17 января, офицер штаба 371-й пехотной дивизии сказал полковнику Мэдеру, что, услышав кодовое слово «Лев», вся окруженная группировка предпримет попытку вырваться из кольца. «Командирам частей предписано собрать ударные группы из наиболее боеспособных солдат численностью приблизительно по двести человек и прорываться, а остальным задать направление движения следом».[882]
Некоторые офицеры уже начали обдумывать способы избежать русского плена, который казался им хуже смерти.[883] Фрейтаг-Лорингховену из 16-й танковой дивизии пришла мысль воспользоваться американскими «виллисами», захваченными летом у русских. Его план заключался в том, чтобы раздобыть форму солдат и офицеров Красной армии, взять с собой нескольких надежных русских, которые хотят избежать возмездия, и попытаться просочиться через неприятельские позиции. Своей идеей он поделился с командиром дивизии генералом Ангерном и со всем штабом. Даже командир корпуса генерал Штрекер на какое-то время поддался искушению. Впрочем, он, офицер, свято верящий в традиционные ценности, быстро одумался. О том, чтобы бросить солдат, не может быть и речи. И все-таки одна такая попытка была предпринята. В последние дни существования «котла» несколько небольших отрядов на машинах и даже на лыжах прорвались на юго-запад. При этом начальник оперативного отдела полковник Эльхлепп и начальник разведки штаба 6-й армии подполковник Нимейер погибли в бою в степи.
Безусловно, сам Паулюс не собирался бросать свои войска. 18 января, когда солдатам нескольких дивизий доставили последнюю почту, он написал прощальное письмо жене, очень короткое. Паулюс передал его с одним из летчиков вместе со своими наградами, обручальным кольцом и перстнем-печаткой (впоследствии все это было изъято гестапо).
Генерал Хубе получил приказ рано утром 19 января вылететь из Гумрака – ему предстояло принять участие в работе особого штаба Мильха. 20 января Хубе прибыл на место и первым делом составил список «верных присяге и энергичных офицеров»,[884] которых небходимо вывезти из «котла». Нет ничего удивительного в том, что среди этих офицеров не оказалось снабженцев. В основном это были танкисты из корпуса самого Хубе, в первую очередь из его бывшей дивизии. Безусловно, генерал считал свои действия правильными, поскольку в штабе 6-й армии неоднократно оговаривалось, что специалисты танковых войск подлежат эвакуации по воздуху в числе первых.
Кроме танкистов в списке Хубе были офицеры, прошедшие подготовку в Генеральном штабе. Но самым любопытным при эвакуации стало то, что можно назвать ноевым ковчегом армии Паулюса. Фельдфебель Филипп Вестрих из 100-й егерской дивизии, плиточник по профессии, был вывезен из «котла» 22 января 1943 года в соответствии с приказом по 6-й армии, потребовавшим спасти хотя бы по одному человеку от каждой дивизии.[885] От 297-й пехотной отобрали полковника Мэдера и двух унтер-офицеров, и так далее – от дивизии к дивизии. Гитлер уже вынашивал идею возродить новую 6-ю армию – яйцо феникса, выхваченное из пепла. 25 января эта мысль приобрела четкие очертания. Старший адъютант Гитлера генерал Шмундт записал: «Фюрер распорядился создать 6-ю армию, в состав которой войдут двадцать дивизий».[886]
Офицеров, которым предстояло переправить важные документы, отбирали, руководствуясь разными соображениями. Князь Дона-Шлобиттен, покинувший «котел» 17 января, стал курьером не потому, что являлся начальником разведки штаба 14-го танкового корпуса, а потому, что был самым многодетным отцом. Впрочем, вскоре штаб 6-й армии настоял на том, чтобы офицеры, которых вывозили в качестве специалистов, при этом также везли и документы. Капитан фон Фрейтаг-Лорингховен, получивший возможность эвакуироваться благодаря своему безупречному послужному списку и заслугам в качестве командира танкового батальона, сначала должен был забрать бумаги в штабе армии. Там он встретился с Паулюсом. Командующий показался капитану «…абсолютно придавленным ответственностью».[887]
На аэродроме в Гумраке Фрейтаг-Лорингховен шел к одному из пяти «хейнкелей» в сопровождении солдат полевой жандармерии, которым пришлось отгонять больных и раненых автоматами. Капитан, конечно, ощущал противоречивые чувства. Впоследствии он говорил: «Мне было очень стыдно покидать своих товарищей. С другой стороны, я получил шанс остаться в живых…»[888] Фрейтаг-Лорингховен поднялся на борт самолета вместе с десятью ранеными, но и там его не покидало ощущение близкой опасности. Артиллерийские снаряды русских ложились все ближе и ближе. В ходе дозаправки горючим у их самолета вышел из строя насос. «Хейнкель» стоял у взлетно-посадочной полосы, пока поднимались в воздух остальные четыре. Наконец летчик прыгнул в кабину. Самолет взлетел и тут же скрылся в низких облаках. Нагрузка на бомбардировщик, не приспособленный для того, чтобы перевозить людей, была большая. На высоте 1500 метров самолет вырвался навстречу солнцу, и Фрейтаг-Лорингховен стал еще одним из тех, кто ощутил себя родившимся заново.
Когда самолет приземлился в Мелитополе, на поле уже стояли санитарные машины. Они тут же повезли раненых в госпиталь. За капитаном прислали штабной автомобиль – его ждал фельдмаршал Манштейн. У Фрейтаг-Лорингховена не было никаких иллюзий относительно своего внешнего вида. Он выглядел просто ужасно. Сейчас высокий, атлетически сложенный капитан весил 55 килограммов. Щеки ввалились. Как и все в «котле», Фрейтаг-Лорингховен уже несколько дней не брился. Его черный комбинезон был рваным и грязным, а сапоги для защиты от холода капитан обмотал тряпками. Адъютант Манштейна Штальберг, в безукоризненном сером мундире, увидев такого гостя, опешил. «Штальберг посмотрел на меня, и я увидел, что он гадает: нет ли у него вшей?.. Они у меня, естественно, были… Штальберг пожал мне руку очень осторожно».[889]
