Когда самолет приземлился в Мелитополе, на поле уже стояли санитарные машины. Они тут же повезли раненых в госпиталь. За капитаном прислали штабной автомобиль – его ждал фельдмаршал Манштейн. У Фрейтаг-Лорингховена не было никаких иллюзий относительно своего внешнего вида. Он выглядел просто ужасно. Сейчас высокий, атлетически сложенный капитан весил 55 килограммов. Щеки ввалились. Как и все в «котле», Фрейтаг-Лорингховен уже несколько дней не брился. Его черный комбинезон был рваным и грязным, а сапоги для защиты от холода капитан обмотал тряпками. Адъютант Манштейна Штальберг, в безукоризненном сером мундире, увидев такого гостя, опешил. «Штальберг посмотрел на меня, и я увидел, что он гадает: нет ли у него вшей?.. Они у меня, естественно, были… Штальберг пожал мне руку очень осторожно».[889]
Адъютант проводил Фрейтаг-Лорингховена прямо к Манштейну. Тот оказал капитану, вырвавшемуся из ада, гораздо более радушный прием. Фельдмаршал встал из-за стола, подошел и поздоровался, не выказывая никаких признаков боязни заразиться или брезгливости. Он взял документы, а потом подробно расспросил капитана о положении дел в «котле». И все-таки, несмотря на внешнюю приветливость, Фрейтаг-Лорингховен почувствовал холодность Манштейна.[890]
Фельдмаршал сказал капитану, что его прикомандировывают к особому штабу фельдмаршала Мильха. Прибыв туда, Фрейтаг-Лорингховен доложился генерал-полковнику фон Рихтгофену, но тот оказался занят и капитана не принял. Напротив, фельдмаршал Мильх, которого Фрейтаг-Лорингховен заранее недолюбливал за приверженность нацистскому режиму, оказался очень внимательным и доброжелательным. Внешний вид капитана привел Мильха в ужас. «Господи, на кого вы похожи!..» Он быстро, но не в ущерб деталям, расспросил о положении дел в Сталинграде, а потом сказал: «А теперь вас нужно как следует накормить».[891]
Мильх приказал положить Фрейтаг-Лорингховену особый паек – с большой долей мяса, сливочным маслом и даже медом. Капитан впервые за многие дни голода вдоволь поел, а потом его отвели в спальный вагон штабного поезда. «Первый раз за девять месяцев я увидел кровать. На вшей мне было наплевать. Решив отложить визит на дезинсекционную станцию до утра, я плюхнулся на белое белье. Уют и тепло – а на улице было минус двадцать пять – были немыслимым блаженством».[892]
Офицеры, прибывшие в особый штаб Мильха, в первое время просто не могли прийти в себя, оказавшись в мире того, что теперь казалось им изобилием. Однако их боевые товарищи по-прежнему оставались в «котле», и нужно было что-то делать для оптимизации работы воздушного моста. Но что именно? «Можно ли доставлять по воздуху танки, хотя бы по одному?»[893] – задал вопрос Хубе во время первой встречи с Мильхом.
Сам Мильх, подобно всем, кто ни разу не был в «котле», до сих пор не мог представить себе в полной мере, насколько страшно положение дел в окруженной группировке. Получив 18 января сообщение Паулюса о том, что 6-я армия сможет продержаться всего несколько дней, поскольку у нее осталось совсем мало боеприпасов и горючего, Мильх в телефонном разговоре сказал Герингу: «Похоже, в “сталинградской крепости” совсем пали духом»,[894] а потом добавил, что Манштейн придерживается того же мнения. Очевидно, оба фельдмаршала сочувствовали отдельным людям, но в то же время старались отмежеваться от кошмарной ситуации, которая сложилась в брошенной 6-й армии в целом.
Особая роль отводилась во всем этом Министерству пропаганды. «Сталинградского “котла” скоро не будет, – объявил три дня спустя на совещании в своем ведомстве Геббельс. – Германской прессе следует быть готовой должным образом осветить победоносный конец этой великой битвы на Волге. Если понадобится, с дополнениями».[895] Предположительно победа подразумевалась моральная.
Гельмут Гроскурт, начальник штаба корпуса Штрекера, один из самых активных сторонников оппозиции нацистскому режиму из тех, кто находился в «котле», был полон решимости довести подробности о катастрофе до высшего командования, чтобы подтолкнуть его к действиям. Гроскурт поспособствовал эвакуации своего товарища и сослуживца, майора графа Альфреда фон Вальдерзее. Вальдерзее должен был поехать в Берлин и встретиться в штабе сухопутных сил с генералом Ольбрихтом, входящим в число руководителей антигитлеровской коалиции вермахта, а затем бывшим начальником штаба армии генералом Беком, ушедшим в отставку. Майору надлежало передать им, что спасти 6-ю армию может «только немедленный удар»[896] по Гитлеру. Бек предложил Вальдерзее отправиться в Париж и встретиться с генералом фон Штюльпнагелем и фельдмаршалом фон Рундштедтом. Этот совет крайне расстроил Вальдерзее. Он уже не верил в успех своей миссии.
Последнее письмо брату Гроскурт отправил 20 января, в день рождения своей дочери. Он написал, что у Сузи скоро не будет отца, как и у тысяч других немецких детей. «Наши мучения продолжаются и с каждым часом становятся все сильнее. Русские теснят нас со всех сторон, но мы будем сражаться до последнего патрона. Впрочем, ничего другого нам и не остается. Нам сказали, что большевики убивают всех пленных, но я в этом сомневаюсь… Вы не имеете даже смутного представления о том, что здесь у нас творится… Обещания высокого начальства ничего не сто́ят…»[897]
Паулюсу очень скоро стало ясно, что штаб Мильха их не спасет. «В 6-й армии не осталось ни одного здорового солдата и офицера, – говорилось в донесении, отправленном фельдмаршалу в тот день. – Самый здоровый из них как минимум обморожен. Командир 76-й пехотной дивизии, побывавший вчера на передовой, докладывает, что много солдат умерло от переохлаждения».[898]
Утром 20 января советское наступление возобновилось с новой силой. 65-я армия прорвала немецкую оборону к северо-востоку от поселка Гончар и к ночи взяла его, но главной целью был находящийся всего в нескольких километрах Гумрак.
Эвакуация аэродрома и расположенных поблизости штабов началась следующим вечером, уже под огнем «катюш». Ночью Мильх получил от командования 6-й армии радиограмму: «Гумрак может использоваться только до четырех часов пополуночи 22 января. К этому времени для приема самолетов будет подготовлен новый аэродром в Сталинградском».[899] В последней своей части это сообщение не соответствовало действительности. На взлетно-посадочную полосу под Сталинградским не могли садиться большие самолеты.
Генерал Паулюс, уже полностью смирившийся с судьбой, пребывал в глубокой депрессии. Только что возвратившийся из «котла» майор люфтваффе доложил фельдмаршалу Мильху, что командующий 6-й армией сказал ему: «Какая бы помощь теперь ни пришла, уже слишком поздно. С нами покончено. У наших солдат больше не осталось сил».[900] Майор попытался рассказать Паулюсу об общем положении дел на западном крыле группы армий «Дон», но тот ответил: «Мертвецов не интересует военная история».
Из-за нехватки горючего в полевом госпитале в Гумраке оставили около 500 раненых. На рассвете 22 января вдалеке показались русские пехотинцы, шедшие растянутыми цепями. Когда противник приблизился на дальность винтовочного выстрела, офицеры 9-го зенитного дивизиона, отвечавшего за оборону аэродрома, прыгнули в последнюю машину, и она тут же сорвалась с места. Проехав метров сто, они увидели на дороге раненого с ампутированными ногами – солдат пытался ехать на санках, отталкиваясь руками. Офицеры остановили машину и привязали к ней санки, но, как только автомобиль тронулся, они перевернулись. Места в машине не было, и один лейтенант предложил раненому ехать на капоте. Солдат отказался. Бедняга сказал, чтобы они поскорее уезжали, – он не смеет более никого задерживать. К этому времени машина уже находилась в зоне огня русской пехоты. «Оставьте меня! – кричал калека. – Я все равно не выживу…»[901] Офицеры понимали, что это действительно так. К этому времени каждого, кто не мог идти самостоятельно, можно было считать мертвецом. Они уехали, а солдат остался сидеть на снегу на обочине дороги, дожидаясь, когда его прикончат русские.
Вполне вероятно, он действительно был застрелен, как и многие раненые, находившиеся рядом с дорогой. Писатель-коммунист Эрих Вайнерт пробовал утверждать, что брошенные калеки, пытавшиеся ковылять следом за своими товарищами, попадали под огонь наступающих красноармейцев случайно,[902] однако на самом деле Красная армия, как и вермахт, не обременяла себя заботой о раненых, особенно если это были раненые враги. И все-таки заявление о том, что 500 раненых, оставленных в полевом госпитале в Гумраке на попечении двух больных фельдшеров и капеллана, были зверски перебиты, не соответствует действительности. Красноармейцы просто оставили их на произвол судьбы.[903] Тех, кто остался в живых, через десять дней отправили в лагерь военнопленных в Бекетовке.
