– Бывало… нелегко, – осторожно признала Эшли.
– Насколько нелегко?
Она прикусила губу, когда воспоминания нахлынули душной черной волной.
– Даже не знаю, с чего начать. В смысле, надо ли ворошить прошлое и вспоминать опекунов, которых ни при каких обстоятельствах нельзя было подпускать к детям? Тех, кто брал к себе сирот только из-за пособий или пытался заткнуть ими пустоты в прогнивших браках? Тех, кто…
– Распускал руки? – Лицо Джека потемнело.
– Нет, меня никогда не били.
– Есть много способов обидеть ребенка, не нанося ему побоев.
Эшли вспомнила чулан и ощущение, что ее похоронили заживо. Стены, которые смыкались вокруг, пока она не начала задыхаться. Потрясенное, растерянное лицо врача. Ей снова стало трудно дышать.
– Откуда ты знаешь?
– У меня очень развито чутье на страдание и боль. – Он мягко, полушепотом выругался. – Тебя использовали, твоей уязвимостью злоупотребляли всю твою жизнь. И я только что сделал то же самое.
– Ты не использовал меня, Джек! – Она помотала головой. – Я сама хотела этого. Ты не применял силу, тебе даже долго уговаривать не пришлось.
– Но у тебя нет опыта. А у меня его достаточно, чтобы знать, когда следует остановиться. Я должен был контролировать ситуацию. Я должен был прекратить это, пока мог.
«Ну вот он и начал оправдываться», – подумала Эшли. Джек, вероятно, хотел, чтобы она сама отпустила его. Значит, так тому и быть. При всей неискушенности девушка понимала, что не дело приковывать к себе мужчину цепями вины или ответственности.
– Еще не поздно. Все может закончиться здесь и сейчас, если ты хочешь.
Джек посмотрел на нее долгим, задумчивым взглядом, потом рассмеялся.
– Черт бы тебя побрал, Эшли Джонс. – Он привлек девушку к себе. – Тебя и твое жертвенное понимание. Ты знаешь, что, предлагая мне свободу, вынуждаешь добровольно оставаться в плену?
– У меня не было такого намерения.
– Думаешь, я не заметил, насколько тебе чужды расчет и коварство? – Джек усмехнулся. – Я бы списал это на юность и недостаток опыта, но чувствую, что твоя бесхитростность идет от сердца. Это делает тебя особенной и такой желанной… Я хочу тебя, Эшли. Прямо сейчас.
И он принялся целовать ее глубоко и нежно, пока не почувствовал, что Эшли готова принять его снова. Но потом его терпеливая нежность сменилась чем-то другим. В том, как Джек двигался внутри ее, ей почудилась злость – или даже отчаяние?
Должно быть, после этого она заснула, потому что, когда открыла глаза, от дневного света за окном почти ничего не осталось.
– Вот теперь мне действительно пора пойти и хотя бы немного поработать, Джек.
– Тебе не нужно спрашивать моего разрешения, чтобы встать с постели.
– В прошлый раз, когда я пыталась, ты мне не разрешил. Помнишь?
– Твоя правда. – Он нехотя улыбнулся. – Тогда беги скорее, пока я не завелся от воспоминаний о том, как ты обнимала меня своими изящными ножками.
– Джек!
– Знаешь ли ты, как я люблю, когда ты краснеешь?
– Я встаю и ухожу немедленно!
– Вперед. Я тебя не держу.
Он откинулся на подушки, глядя, как Эшли поднимается из вороха смятых простыней. Ему с удовольствием подумалось, что она похожа на современную Афродиту – встрепанную и розовую.
– Не ешь меня глазами, – прошептала она.
– Но мне нравится на тебя смотреть.
На мгновение Эшли, бродившей по его бесценным коврам, стало стыдно от мысли, что Джек оценивает ее внешность. Все мужчины любят разглядывать обнаженные женские груди и попки, оценивая их упругость по шкале от одного до десяти, разве нет? Подхватив одежду, она сбежала в ванную, где отражение в зеркале заставило ее остолбенеть.
Неужели это она? Серая мышка Эшли Джонс, горячая и раскрасневшаяся от любви, обнаженная, с рассыпавшимися по плечам волосами? Девушка недоверчиво дотронулась кончиками пальцев до губ, которые Джек целовал так долго и крепко, что они приобрели цвет давленых ягод.
Эшли приняла душ и оделась, а когда снова вышла в спальню, Джека там не оказалось, постель была пуста. Она немножко постояла, борясь с ощущением, что события сегодняшнего дня ей приснились. Но тянущая боль между ног оказалась достаточно веским доказательством реальности произошедшего.
И что следовало делать теперь? Отправиться на поиски Джека или вернуться за свой рабочий стол, словно ничего не случилось?
Подойдя к окну, Эшли взглянула на сумеречный сад, а потом – на небо, уже усыпанное блестками звезд. Неужели теперь ей придется жить, держа чувства под замком, постоянно думая, как Джек может истолковать то или иное ее слово? Нет. Нужно просто вести себя спокойно, естественно, нейтрально. Вспомнить бы еще, как это делается.
Она так глубоко задумалась, что не услышала звук открывающейся двери, не поняла, что в комнате есть кто-то еще, пока губы Джека не коснулись ее шеи. Обернувшись, Эшли увидела, что он тоже раскраснелся, а глаза полны лукавого блеска.
– А я гадала, куда ты подевался.
Девушку удивило, куда так стремительно испарилось ее намерение держаться с Джеком нейтрально. Вместо этого она благоговейно зарылась пальцами в его густые волосы цвета воронова крыла, а затем почти легла ему на грудь, вдыхая терпкий запах мужской кожи и сандалового мыла, предлагая губы для поцелуя.
– Ты соскучилась?
– Очень. Где ты был?
– Решил принести нам что-нибудь выпить.
Выглянув из-за его плеча, Эшли увидела на столике у кровати поднос с бутылкой шампанского и бокалами.
– Шампанское? – изумленно спросила она.
– Мне показалось, оно подойдет к случаю. – Джек отошел к столику, открыл бутылку с громким хлопком, разлил игристое вино по бокалам и протянул один Эшли. – Держи.
– Спасибо. – Эшли посмотрела на бокал в своей руке с недоверчивой улыбкой. – Никогда раньше не пила шампанское в спальне мужчины.
– Ваше образование только начинается, мисс Джонс, – насмешливо отозвался Джек. – Но прежде чем мы его продолжим, давай договоримся кое о чем. – Его тон внезапно стал серьезным, как и устремленные на нее глаза. – Не говори о нас никому, Эшли. Ни Кристин, ни кому-либо еще. Ты поняла? Все должно остаться строго между нами двоими.
Эшли не перестала улыбаться, хотя сердце пустилось вскачь. Значило ли это, что Джек стыдится ее? Стесняется, что выбрал в любовницы серенькую секретаршу, а не светскую львицу вроде Николь, подходящую для этой роли в миллион раз лучше? С другой стороны, связываясь с секретаршей, он мог быть уверен в ее послушании, желании угодить и молчании. Или он с самого начала строил расчет на том, что одинокая, неуверенная в себе Эшли ни за что на свете не подвергнет риску драгоценный радужный пузырек счастья, который обволакивал ее в эту минуту?
