— Тебя когда выписывают?
— Сегодня, перед ужином, — ответил я, все еще не понимая, что ей от меня понадобилось.
Лицо Миллисент приобрело выражение недоверия.
— Перед ужином? А выглядишь ты страшновато.
"Ты тоже", едва не брякнул я — назвать Миллисент красавицей ни у кого бы язык не повернулся, — но вовремя сдержал себя и проговорил:
— Может, перейдем к делу? А то сейчас вернется Помфри и выставит тебя за дверь.
— Это и есть дело, — ответила Миллисент. Она испытывала явную неловкость: прежде мы никогда не общались, и хотя Балстроуд все эти годы пыталась дружить с Панси Паркинсон и ее компанией, я полагал, что если кто-то из них и был ей под стать, то только парочка малфоевских шестерок.
— Ты теперь старший префект, — сказала она, — и… — тут Миллисент замялась. "И Пожиратель", мысленно закончил я, поняв, наконец, в каком направлении будет разворачиваться беседа. — В общем, чем быстрее тебя выпишут, тем будет лучше.
— Только не говори мне, что ты не справляешься, — произнес я: начиная с пятого курса, Балстроуд была неизменной старостой наших девочек. — В прошлом году ты даже семикурсниц строила так, что они при виде тебя по стенкам жались, как первогодки.
— То было в прошлом, — уныло заметила Миллисент. — В этом все по-другому. Ты просто не понимаешь ситуации… — она снова замолчала.
— Да тут и понимать нечего, — я усмехнулся. — Слизерин решил, что ему все дозволено, а ты не можешь наказывать своих, чтобы не испортить отношений.
Балстроуд вскинула голову.
— Легко тебе говорить! — резко сказала она. — Не обижайся, Линг, но ты в нашем мире чужой, и дело здесь совсем не в чистоте крови! Будь ты хоть трижды чистокровным, у тебя нет истории, какая есть у любого из нас! Волшебников мало, и все мы так или иначе знакомы. Наши родители здесь учились, а до них — их родители; мы с детства если не видели друг друга, то по крайней мере слышали имена, фамилии, какие-то случаи из жизни, видели фотки в газетах, встречались на праздниках… Любой полукровка знает свое дерево по линии родственника-волшебника, а о чистокровных я вообще молчу — у них родословная во всех деталях расписана. Но вот ты — кто ты такой? Был бы ты простым грязнокровкой, с папой-мамой магглами… это, по крайней мере, понятная, знакомая категория, и каждый из нас сам решает, как к ней относиться.
Миллисент перевела дыхание. Я молчал, удивленный и заинтересованный ее монологом.
— Все это я говорю к тому, — продолжала она уже спокойнее, — что некоторые вещи кажутся тебе само собой разумеющимися. Ты ничем не рискуешь, ведя себя так, как тебе вздумается. Но мы-то рискуем! Наше поведение вписывается в историю семьи и влияет на всех наших родственников, настоящих и будущих, тем более сейчас, в такое время. А ты пришел со стороны и до сих пор оцениваешь наш мир снаружи, как будто сам ему не принадлежишь. Ты человек ниоткуда, без корней, и начинаешь с нуля, а потому не понимаешь, что "испортить отношения" — то, о чем ты с таким пренебрежением сейчас говорил, — может действительно вести к серьезным последствиям.
— Ты тоже не обижайся, — сказал я, когда Миллисент умолкла, — но для себя ты, видимо, уже давно решила, как относиться к грязнокровкам. Стоит только вспомнить Инспекционную дружину, когда ты в кабинете Амбридж едва не задушила Гермиону…
Балстроуд фыркнула, демонстративно заведя глаза к потолку.
— И хотя ты боишься вписать в историю своей семьи справедливые наказания для учеников собственного факультета, — продолжал я, — ты совсем не против вписать в нее все эти подзатыльники и пинки, которые раздаешь направо и налево младшим курсам.
— Большое дело — подзатыльник! — усмехнулась Миллисент.
— То, что тебя колотят дома, не наделяет тебя моральным правом бить других.
Последние слова этой фразы я произнес, глядя на Балстроуд снизу вверх — она вскочила с кровати и теперь возвышалась надо мной, разозленная и испуганная одновременно.
— Ты что несешь! — рявкнула она. — Что ты вообще знаешь! Никто меня не колотит!
— Не обманывай обманщика, — ответил я, не спуская с нее глаз. — И сядь на место.
Но поскольку Балстроуд продолжала стоять, я, вопреки желанию, все-таки закончил свою мысль:
— С высокой долей вероятности те, кого бьют в детстве, потом начинают бить других, а те, кого унижают, сами начинают унижать. Родителей у меня действительно нет, так что я, по счастью, избежал их влияния, но в свое время достаточно насмотрелся на людей, чьи предки распускали руки. Ты — классический пример жертвы семейного рукоприкладства, и не стоит тратить время и силы на возражения. Лучше сядь и послушай, что тебе скажет старший префект.
Последние слова возымели, наконец, желаемое действие, и Миллисент опустилась обратно, глядя на меня насуплено и зло. Я и сам был не рад, что скатился в разговоре до обсуждения подобных деталей личной жизни, а потому скорее перешел к другим, гораздо более актуальным темам.
— Перед ужином меня выписывают, — повторил я на всякий случай. — Часам к девяти собери в гостиной всех наших старост. Седьмой и шестой курс тоже могут остаться, если захотят; остальных — в комнаты. Надеюсь, с этим ты справишься?
— Справлюсь, — буркнула Миллисент.
— Никого не уговаривай и не проси, — добавил я. — Просто ставь перед фактом.
— Да все придут, — сказала Балстроуд. — Только имей в виду, что некоторые не слишком довольны твоим назначением.
— Малфой, — усмехнулся я. — Уж кому-кому, а ему бы помалкивать. Ладно, разберусь… Есть еще что-то, что я должен знать?
— Вроде нет. — Поняв, что разговор закончен, Балстроуд поднялась и вышла в проход. — Кстати, — у двери она вдруг обернулась и посмотрела на меня. — Что вообще с тобой приключилось? Почему в больнице-то оказался?
— Сходил в Запретный лес.
— В Запретный лес, — негромко повторила Балстроуд. — Ну и?
— Ну и встретил страшное чудище. Слушай, ты вот уже обедала, а я эльфа жду, который не желает появляться, пока у меня посетители…
— Ладно, ладно, — Миллисент, наконец, оставила меня в одиночестве, и лишь позже я сообразил, какой вклад внес этими неосторожными словами в слухи о напавшем на меня оборотне, который будто бы решил отомстить за недавнюю смерть своего собрата.
Аберфорт, наконец, перестал делать вид, что стремится до блеска начистить противоположный конец стойки, и вернулся ко мне. К тому времени я выпил почти половину чашки и собирался поинтересоваться, как там поживают мои картины, и не причитается ли мне пара-тройка лишних галеонов.
— Ну так чем же тебе досадили тролли? — спросил Аберфорт, снова повесив полотенце на плечо. — Про гриффиндорцев не спрашиваю — можно догадаться…
