грубая провокация…
– Ага. А ты не задумался, – на хрена ему тебя вообще провоцировать? Да еще – меня подсылать. Сам тебя нашел.
– Знаешь, – а ведь я тебе на секу-ундочку поверил. На во-от такусенькую. Хотел даже сказать, что, мол, даже о том говорить, что ты меня – не видел, я тебя – не встречал, а мы друг друга – не знаем, – так и то поздно… У меня даже хмель из башки вышибло, а это уже, знаешь, гадство…
– Не веришь, значит? – Зловеще проговорил Мохов. – Хорошо… Они у меня тут, – при себе… Не все, конечно. А теперь?
– А… – Костин выхлебал стакан первача, как воду, не понимая, что пьет. Отдышался. – Да-а… Теперь – верю. Нет такой провокации, ради которой товарищ полковник позволили бы вынести за пределы "Проприа" "гэшку". Его никто просто-напросто не поймет. Даже если все пройдет нормально, узнав, его все равно повесят за ребро. Для порядку, в назидание, а еще потому что никак, никаким образом нельзя гарантировать, что действительно все в порядке.
– И проверять не будешь, на слово поверишь, что они?
– Нет, – Мохов, оттитровав граммов двадцать, с натугой сглотнул и ответил тоном почти равнодушным, – мне ни к чему. А дело-то у тебя какое?
– Да такое, что "гэшки" без композиции – почти что и ни к чему. А я, сам понимаешь, – без высшего образования по этой части.
– Я, можно сказать, – тоже.
– Ладно-ладно тебе! Своим ребятам…
– Я одно не понимаю, – тебе-то к чему все это? Больше всех надо?
Мохов глянул на него бешеными глазами, махнул почти полстакана зелья и злобно полу-провыл полу-прошипел:
– Да! Надо! Не пойму только, почему вам-то никому не надо? Да с вашей братией, если хочешь знать, и общаться-то пр-ротивно! Сколько ни дай, – они ничего, вроде как довольны. И на все – одно универсальное выражение… Вот-вот, то самое, которое ты только что… У-у, – он с ненавистью потряс волосатым кулаком, – так и поубивал бы вас всех. Овцы! Б-бараны, – только вас даже резать не надо, а можно есть прямо так, заживо.
– О, – технолог презрительно скривил губы, – да ты, никак, – диссидент?
– По роже получишь, – угрюмо проговорил "кассир", наливаясь тяжелой злобой, – они еще большие м-мудаки, только на другую стать… Да что там – на другую, на ту же, только навыворот. Не про то толкуют, чтоб против властей, а про то, чтоб свой интерес иметь, понял? Власть – свой, а мы – свой.
– Так…
– Да погоди ты, дай сказать! Вот я – никакое не начальство, а жратва бывает не хуже, чем у генсека. И в очереди не стою, и не переплачиваю, а как устроил – про-осто. Ежели с умом – так все в таком роде просто. Если не зарываться, то просто-напросто всегда, всего будет хватать.
– Вот ответь мне на вопрос, ответишь честно, – будем дальше толковать, соврешь хоть малость, – прости… С чего ты взял, что я тебе могу помочь с композициями?
– А – начцеха спьяну проболтался. Он не в курсе, что именно ты там выдумал, но зато по-одробно описал, как и что при всем при этом было обставлено. Он, мудило, не сообразил, что все там было проделано не просто так, не абы как, а с бо-ольшим вниманием к мелочам. Все подробности твоей инициативы идиотской были вынюханы очень даже тщательно и с большим смыслом… И ты тоже – мудило, думал, что от тебя отмахнулись, как от мухи, а на самом деле они на тебя от-ре-а-ги-ро-ва-ли. Да еще как! Со всем старанием! Чтобы даже ты не понял, что сделал что-то очень-очень серьезное. Прежде всего – ты.
– От меня не отмахнулись, как от мухи. Меня спустили в канализацию, как говно.
– Экие мы нежные натуры. Как мало надо-то, чтобы нас в порошок-то стереть… Но это все – лирика. Конкретно, – связана твоя инициативка с композициями, или нет? Да не блуждай ты глазами, как гулящая жена!
– Связано, – пискнул Костин, – прямо посвящено…
– Тогда другой вопрос: это рассуждения на общую тему или рабочая рацуха?
– Не пробовал, но не вижу, почему бы это могло не работать. Понял? Не вижу.
– Так, – Мохов стал страшно серьезен. – И что тебе для этого надо?
– Ты карбинные, из "пяти девяток" нити – можешь? С боковыми радикалами?
Виктор Трофимычи только презрительно губу оттопырили, не желая отвечать на столь глупые вопросы.
– Ага, с этим, значит, порядок… А вот чего у нас нет, так это эвээмки. "Топазика" бы. Без него – ничего не выйдет.
– Есть. – Помедлив, ответил Мохов. – Гельветов по старой дружбе устроил.
Костин недоверчиво хмыкнул:
– Это ж как? Там, между прочим, все процессорные блоки – исключительно по адресным номерам и сериям. И если какой-то пошел тебе, то где-то не смонтировали устройство. По-другому – никак. А уж в то, что некоему Виктору Мохову отвели в серии адресный номер, прости – не поверю. Гельветов там или не Гельветов.
– Да. Всегда говорил, что интеллигенции к мозгам – да еще бы и голову. Объясняю: шла большая серия на истребители. Одну эм-пэ-бэ взяли, – да и конфигурнули не так. Ошибочка вышла-с. А у них, у авиационщиков правило, – ошибочно конфигурированный блок считается негодным. Глупость, конечно, не знаю, кто это выдумал, но такое у них правило. Я попросил. Он подписал. В ознаменование заслуг и в связи с производственной необходимостью.
– Правда? – Голос у технолога казался севшим от восторга и легкого безумия, как у неожиданно помилованного. – У тебя правда "Топазик" есть? Не шутишь? – До этой минуты державшийся более-менее по-человечески, хоть и в стиле некоторой отрицаловки, технолог в один миг потерял всякое подобие собственного достоинства и превратился в форменного подхалима, жалкого кусочника, заглядывающего в глаза. – Нет, правда, а? Золотой мой, серебряный, – ну скажи, не томи душу…
– А чего б это ты мне не веришь? С какой это стати?
– Так. Тогда, брат ты мой, ты обладатель
