Бей прищурился, привыкая к свету, и наставил взгляд на Ольгерда. Если и были еще какие-то сомнения в правдивости рассказа, услышанного от покойного кобзаря, то теперь они рассеялись, словно туман на летнем пекучем солнце: это был тот самый волчий взгляд Дмитрия Душегубца, хотя и без его безумной жестокости.
Бей и литвин молча смотрели друг на друга. В глазах Темира зажегся некоторый интерес, но быстро погас. Он опустил вниз кончики губ, покачал головой, что-то тихо сказал охранникам и исчез в темном проеме. Из глубины шатра донесся звонкий девичий смех.
— Мой господин не желает с тобой говорить, — отозвался один из охранников. — Ступай, откуда пришел.
Мрачный как туча Ольгерд в сопровождении того же конного охранника спустился вниз. В ответ на невысказанный вопрос Измаила отрицательно мотнул головой и начал распределять по местам отданное Сарабуну оружие.
Под бдительными взглядами ногайцев они шагом двинули в сторону городского предместья.
— Ты хоть слово сказать успел? — спросил египтянин.
— Даже слушать не стал.
— Плохо, но не смертельно. Не вышло в лоб, значит придется действовать иначе.
— Старик — кремень. Не представляю, как можно к нему пробиться.
— Не так сложно, как ты думаешь. Не сегодня так завтра он непременно отправится на невольничий рынок. Если сам прибыл в Кафу, значит и сам будет следить за продажей ясыря — для степняков это важно. При этом он будет общаться с османскими чиновниками, так как рынок — собственность султана. И если кто-то из окружения здешнего наместника-паши попросит принять и выслушать единоверца, прибывшего из далеких египетских земель, он вряд ли сможет ему отказать.
— Попробуй, — пожал плечами Ольгерд. — Однако, кажется мне, что мы сюда приехали зря.
— Дай мне еще один день, и если мы не сможем переговорить с этим гордым и неприступным ногайцем, ты поведешь нас в Литву. Надеюсь, что к Радзивиллу нам удастся пробиться с меньшим трудом.
Кафа встретила компаньонов гомоном и суетой восточного торгового города, по сравнению с которым даже Киев с его Подолом выглядел дальней глухой деревней. Больше всего Ольгерда с Сарабуном поразили не пестрые одежды представителей всех наций и народов, какие только можно было себе вообразить и даже не многочисленные мечети и богатые подворья с глухими заборами из-за которых, как тесто из передержанной квашни, выплескивалась наружу буйная зелень, а здесь и там встречающиеся фонтаны с бассейнами, наполненными чистой родниковой водой, устроенные для всеобщего блага.
Напившись всласть и напоив коней, компаньоны, расспросив прохожих, быстро нашли армянский постоялый двор, где дозволялось останавливаться прибывшим в Кафу христианам. Перепоручив коней расторопным слугам и отдав должное здешней кухне, Ольгерд с Сарабуном решили, пользуясь случаем, устроить себе дневной отдых, а Измаил, переодевшись в мусульманское платье и нацепив на голый череп турецкую феску, отправился в цитадель, где располагалась резиденция кафского паши.
Вернулся он к вечеру, бросил на стол изрядно отощавший кошель.
— Ногайский ясырь будут торговать завтра утром. В этот день выставляют самых ценных рабов — мастеров, красавиц для гаремов, благородных пленников, с которых можно взять выкуп. Темир-бей обязательно будет там, и я подойду к нему вместе с распорядителем торгов. Мне удалось с ним договориться, но более алчного человека мне встречать не довелось, да покарает его Дагон!
Настала ночь и над далекими горами повисла желтая луна. Неутихающий уличный шум слился с плеском моря, но для путников, которые много недель провели в голой степи, эти звуки казались баюкающей колыбельной. Впервые с тех пор как он покинул Лоев, Ольгерд спал как убитый.
* * *
На встречу с Темиром Измаил стал собираться чуть свет, еще до первой мусульманской молитвы. Оделся на сей раз в свой обычный наряд путника — накидку с капюшоном, повздыхав, оставил оружие на попечение компаньонов.
— Ждите пока здесь, — сказал он Ольгерду с Сарабуном. — Пока есть время набирайтесь сил. Мало ли как дальше дела повернутся.
— Ну уж нет, — возразил ему Ольгерд. — Вместе пойдем. Я так понимаю, что встречаться будете вы в Кафе, на невольничьем рынке? Хочу сам поглядеть…
Египтянин грустно покачал головой:
— Может не нужно? Там ведь твоих единоверцев продают, словно скот. Ты воин горячий, неровен час начнешь за справедливость в драку лезть…
— Пойдем, — упрямо повторил Ольгерд. — Мне нужно видеть это место. Когда-нибудь, даст Бог с войском сюда придем, чтобы знать, как сподручнее город брать. А насчет горячности моей не волнуйся. Слово даю, что глупостей не наделаю.
— Хорошо, — пожал плечами в ответ компаньон. — Есть желание, значит пошли. Только вот объясни, а то в толк никак не возьму, с чьим же войском ты Кафу освобождать надумал? Польским, литовским, запорожским или московитским? Или же может со шведским?
— С христианским, — огрызнулся Ольгерд, вешая на перевязь подаренную воеводой саблю.
Квадратные увенчанные зубцами башни, ворота с мощными барбиканами и широкие рвы, обложенные камнем, делали крепость настоящим чудом фортификации и не шли ни в какое сравнение с деревянным острогом, какой представлял из себя пограничный Ор-Кепе. Ольгерд завертел головой, оценивая вражескую твердыню, но взгляд его, едва ли не с каждым шагом становился все кислее и кислее: эта крепость уступала тому же Смоленску разве только по толщине стен, которые в отличие от всех кремлей московского царства были сложены не из кирпича, а ломаного камня. Неровные желтоватые глыбы, положенные на известковый раствор, на опытный взгляд Ольгерда легко могли выдержать даже удары десятифунтовых ядер, которыми, по словам бывавших в Москве шляхтичей, стреляла знаменитая Царь-пушка.
Для того, чтобы попасть вовнутрь, Измаилу, Ольгерду и репьем прилипшему к ним Сарабуну, который наотрез отказался сидеть один на постоялом дворе, потребовалось трижды предъявить подорожную, дважды выдержать допрос караула, а также уплатить пошлину и дать бакшиш носатому армянину в турецкой феске, который оказался здешним таможенным чиновником. При этом на саблю, которую Ольгерд отказался оставлять на хранение явно вороватым привратникам, потребовалось отдельное разрешение и, соответственно, дополнительная мзда.
Оказавшись внутри они двинулись вперед по широкой улице, ведущей к гавани, рядом с которой, по объяснению хозяина постоялого двора, находился невольничий рынок. Все пространство слева от них, от моря до цитадели представляло собой нагромождение бедных лачуг. Справа от цитадели, у подошвы горы вольготно раскинулись дворы побогаче, с двух, а то и трехэтажными особняками, перемежающимися рядами высоких кипарисов.
