— В общем, тихие места, — продолжал Шарль. — Даже обитатели Двора Чудес37 здесь не любили бывать, разве что забегали ненадолго. Слишком все на виду. Конечно, здесь прятались — во времена Лиги, например, но это не катакомбы Святого Себастьяна…
Я хотел переспросить, но внезапно вспомнил. Длинные ряды ниш, костницы, полные желтых остовов, странной формы кресты — и рыбы, всюду изображения рыб. Катакомбы Святого Себастьяна в Риме! Выходит, и там приходилось бывать…
— Вот наша клоака — дело другое. Там и вправду можно встретить что угодно — и кого угодно…
— Клоака — это водосборники? — поинтересовался я, поглядывая на очередную черную цифру. За «79» шло почему-то «93».
— Да, средневековая канализация Парижа. Я когда-то писал об этом. Пришлось пару раз заглянуть. Вот там, я вам скажу!..
— Погодите! — я замер, прислушиваясь. Вокруг стояла вязкая тишина, чуть впереди негромко отдавались шаги гражданки Тома, но мне все-таки показалось…
— Думаете, сзади? — понял меня Вильбоа. — Но откуда?
— Наверно, почудилось, — решил я. — Так что там с клоакой?
Свет фонаря вновь осветил очередной перекресток, и я не без удивления обнаружил новую цифру — «104». Внезапно это перестало мне нравиться.
— Там целый город, — начал мой спутник, похоже, не обративший внимания на странности местной арифметики. — Еще в средние века в клоаку отвели несколько рек…
— Стойте! — не выдержал я. — Юлия! Гражданка Тома!
Ответа я не дождался, но шаги стихли, затем начали приближаться.
— Шарль, давайте карту!
— Но… — удивился он. — Почему?..
— На всякий случай!
Вильбоа извлек из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, развернул его, поднес к свету. Я подсветил фонарем.
— Что, кто-то уже ногу сломал? — Юлия вынырнула из темноты, словно настоящее привидение. — Я, между прочим, предупреждала…
— Мы, кажется, здесь, — Вильбоа указал на один из проходов.
— Цифры, — напомнил я. — Там есть цифры?
— Какие цифры? — соизволила удивиться гражданка Тома, подходя ближе. — Не надо нам никаких цифр! Я дорогу помню…
Цифры были. От входа вел прямой проход, пересекаемый штольнями. В районе пересечений я увидел знакомое «4», «5», «б». Вот и небольшой зал, где стоит зловещая тачка…
— Два прохода, — констатировал Шарль. — Один начинается с девятки…
Да, один из проходов продолжал привычный отсчет. «10», «11». Другой тоже имел обозначение. У первого перекрестка я заметил номер «32». «32»! Не «79»!
— Последняя цифра — «104», — напомнил я. — Где же это мы?
Увы, карта молчала. Самый дальний перекресток был обозначен номером «62», далее проходы становились безымянными.
— Карта старая, — с некоторым сомнением в голосе предположил Вильбоа. — За последний век могло все измениться…
— Мы теряем время! — напомнила гражданка Тома. — Я взялась вас отвести на место, так что будьте добры…
— Сланец, — внезапно заметил Шарль. — Здесь уже должен быть сланец!
Действительно, на карте почти сразу же после перекрестка Зловещей Тачки тянулась неровная линия, за которой пространство карты покрывала легкая штриховка.
— Может, мы еще не пришли? — Вильбоа спрятал карту и неуверенно огляделся. — Хотя…
— Перестаньте! — девушка топнула ногой и нетерпеливо вздохнула. — Так мы вообще никуда не придем! Все, пошли, и учтите, я с вами по-прежнему не разговариваю!
Всюду был гипс — белый, чистый, под ногами по-прежнему хлюпали лужицы и поскрипывала мелкая галька. Вокруг стояла тишина, лишь изредка слышались удары капель, срывавшихся с сырых сводов. Цифры исчезли, последняя, которую я сумел заметить, была «167». Зато появились кресты — небольшие, странной формы, они пауками проступали на белой поверхности.
Шли мы уже больше часа. Гипсовые штольни тянулись все дальше, и я начинал понимать, что легкой прогулкой перед ужином дело, похоже, не ограничится. Четверть лье, которые обещала гражданка Тома, давно уже позади.
Это явно понял не только я. Вильбоа несколько раз останавливался, доставал карту и недоуменно оглядывался. Даже гражданка Тома держалась уже не столь уверенно. Во всяком случае теперь, сменив гнев на милость, она перешла из авангарда к основным силам. Втроем и вправду стало веселее. Свет двух фонарей разгонял черноту, и можно было подумать, что мы просто гуляем по ночной парижской улице.
Шарль некоторое время тешил нас байками про ужасы парижской клоаки, рассказав жуткую историю «рыжего дьявола», несколько недель наводившего ужас на весь Монпарнас. Дьявол, имевший логово в самом глухом закутке сырого подземелья, на поверку оказался орангутаном, сбежавшим из королевского зверинца. Гражданин Вильбоа лично изловил чудище, впрочем, и не пытавшееся оказать сопротивление. Более того, Шарль едва смог вызволиться из могучих объятий голодного и насмерть перепуганного зверя, который бросился к нему и не отпускал, пока не очутился в родной клетке. Очевидно, житье в клоаке показалось бедному «дьяволу» куда горше неволи.
Я посмеялся, Юлия отделалась неопределенным хмыканьем, Вильбоа же присовокупил, что орангутан был сущим ангелом по сравнению с шайкой бродяг, от которых пришлось отстреливаться в течение целого часа. Такого добра в клоаке, как выяснилось, более чем достаточно.
Наконец проход вновь расширился. Белые стены отступили, откуда-то подул легкий ветерок. Гражданка Тома удовлетворенно вздохнула и остановилась:
— Кажется, пришли! Почему-то казалось, что это ближе, но… Сейчас поворот, за ним — зал.
Проход резко свернул влево. Внезапно на белой стене я заметил крест — наверно, уже сотый по счету. Внизу темнела надпись.
— Ого! — Вильбоа подошел ближе. — Кому-то очень не повезло!
Черная свечная копоть складывалась в страшные слова…
— «Все убиты. Умираю последним. Боже, храни короля Генриха!» — голос Юлии дрогнул. — Что это?
— Год! — Вильбоа забрал у меня фонарь и осветил нижнюю часть стены. — «1572 Anno Domini»… Господи, год Варфоломеевской ночи!
— Кто-то из гугенотов, — предположил я. — Пытался здесь спастись…
Я оглянулся, словно надеясь увидеть скелет в простреленной насквозь кирасе. Но от того, кто молил Творца за своего Короля, не осталось ничего — даже тени…
— А Генрих Наваррский в этот час уже перешел в католичество, — горько усмехнулся Шарль. — Юлия, вы видели раньше эту надпись?
— Нет, — немного растерялась девушка. — Но… Мы тогда шли целой толпой, разговаривали… Я помню этот поворот!
— Остается убедиться, — я взял фонарь у Вильбоа и шагнул вперед. — Да, тут что-то есть…
Вначале мы увидели только тьму. Она окружила нас со всех сторон — теплая, сырая, пахнущая известью. Стены исчезли. Я поднял лампу повыше — свет упал на неровный потолок, на котором были заметны следы ударов, в давние годы сокрушавших хрупкий гипс.
