— Дрезину дадите? — угрюмо спросил я, понимая, что от задания мне не отвертеться.
Сейчас любой мой проступок будет толковаться как сопротивление приказу, причём обоснованному. Начну кочевряжиться — расстреляют, не спасёт даже дефицитная профессия. Эх, мать ети душу за ногу!
— Увы, транспорт на ваши нужды я выдать не могу, — осклабился Полковник. — Дрезина в настоящее время в ремонте. Ножками доберётесь. По рельсам так сказать, по шпалам, по привычке.
— Время отправления? — спокойно, чтобы лишний раз не порадовать Полковника, спросил я.
— В восемь утра, — что-то прикинув в голове, объявил он. — Пока свободны. Можете идти отдыхать. Девушку необходимо подержать в изоляторе. Дайте ей что-нибудь из еды, только немного. Разве чтоб с голоду не подохла. Всё товарищи, все свободны. Ступайте по местам.
Я пошёл в свой вагон, зная, что увижу опустевшую койку Антохи Игнатова. Её скоро займёт кто-то новеньких: подросших пацанов или тех, кому в голову ударила моча. Сперва будет непривычно, потом освоюсь. Когда-нибудь и моё ложе займёт кто-то другой. Рано или поздно это обязательно произойдёт. Например, если не вернусь из похода к
Центральной. Хотя о чём это я?! Не дождётесь!
Док был на операции, я прождал его больше часа. Наконец он появился, очень уставший, с воспалёнными глазами.
Снял зелёный халат, повесил его на вешалку. Сразу жахнул стопку разведённого спирта и уже потом обратил на меня внимание.
— Заболели, Лосев?
— Да нет, со мной всё в порядке. Я лекарство принёс для жены Игоря Белых.
— Понятно, — угрюмо протянул врач. — А сам Белых где? Чего гонца вместо себя отправил?
— Погиб он, — не вдаваясь в подробности, сообщил я. — Перед смертью просил передать.
Я положил на стол пакет с чудом сохранившимися препаратами. Вроде ничего не разбил, не помял. Док без интереса посмотрел на медикаменты и холодно произнёс:
— Спасибо за гостинцы. А что касается Белых… Наверное, это и к лучшему, что он погиб.
— Доктор, я не понял…
— Сейчас поймёте, — Док закурил. — Жена его умерла несколько часов назад. Так получилось. Ей уже ничего не смогло бы помочь. Если бы я верил в загробную жизнь, сказал бы, что супруги только что встретились на небесах, — Док затушил сигарету, налил ещё спирта. — Вам, простите, предлагать не буду. В таких дозах это отрава. За медикаменты ещё раз огромное спасибо. Они могут пригодиться другим. У меня к вам вопрос, — Док помялся, — Наверху ничего похожего на это не встречали?
Он протянул мне чёрную пластмассовую коробочку, от неё отходил шнур с каплевидными наушниками. Я присмотрелся.
— Если не ошибаюсь, это аудиоплеер.
— Не ошибаетесь. Плеер и есть. Мне его с поверхности притащили месяц назад. Прихватили как игрушку. Ну, и батареек к нему прорву.
— Док, по правде говоря, к музыке я равнодушен, но, если увижу подобную штучку-дрючку, притараню. Для вас ничего не жалко.
Док вдруг нахмурился, недовольно произнёс:
— Я почувствовал в ваших словах иронию, Лосев. Сдаётся мне, что вы считаете, будто я дурью маяюсь от безделья?
— Что вы! — не очень убедительно заверил я, хотя Док и впрямь угадал ход моих мыслей.
— Напрасно отпираетесь, юноша. По глазам вижу, что вы и впрямь так обо мне думаете. Не спорю, музыка порой способна скрасить здешнее прозябание, но не так давно я открыл поразительный эффект. Обещаете засунуть ваш скепсис куда подальше?
Я послушно кивнул. Док, удовлетворившись моей реакцией, заговорил:
— У меня был тяжёлый день, вроде сегодняшнего. Я был в плохом настроении. Да что скрывать, я был старой никуда не годной развалиной. Хотелось только одного — заснуть и никогда больше не просыпаться. Предстояла тяжёлая операция, а у меня не было на неё сил, ни физических, ни духовных. Я был выжат как лимон, угрюм и подавлен. По какому-то наитию я лёг на койку, надел наушники, включил плеер и закрыл глаза. Не знаю, сколько прошло времени, я просто потерял ему счёт. Мне лично показалось, будто прошла вечность, хотя коллеги уверяли, что отсутствовал я минут сорок, не больше. Хотите верьте, хотите не верьте, но в операционную я вошёл совсем другим человеком. Меня будто подменили.
Я испытал такой прилив сил, что был способен свернуть горы. Работал как заведённый, провёл сложнейшую операцию, потом ещё одну, переделал кучу дел. Никогда раньше я не чувствовал в себе столько энергии. Я даже не спал три ночи!
— И? — недоверчиво поинтересовался я.
— Потом на меня снова навалилась усталость. Однако стоило мне снова одеть наушники, нажать кнопку «Play», как всё повторилось. Я вновь был способен на такие свершения, как никогда раньше, даже в пору моей юности. А она у меня была очень и очень бурной. Можете быть в этом уверены, молодой человек. Жаль, что свидетелей иных уж нет, иные уж далече, — продекламировал он.
— Думаете, это музыка… С ней что-то не так?
Доктор пожал плечами.
— Я не знаю. Может она, может другое. Чтобы не гадать, я поставил эксперимент, взял себя в качестве подопытного кролика. На станции есть ещё несколько плееров, я позаимствовал их на время. Хотелось проверить как на меня подействует другая аппаратура.
— И как?
— Никакого эффекта, — вздохнул Док. — В лучшем случае чуточку приподнялся тонус, но не больше. Энерджайзером я себя так и не ощутил, хотя для чистоты эксперимента крутил один и тот же репертуар. Выводы такие: я, конечно, могу ошибаться, но у меня возникло предположение, что с некоторыми вещами на поверхности тоже начинают происходить разного рода метаморфозы. В результате, привычные нам предметы обихода наделяются наряду с нормальными функциями какими-то другими, можно сказать чудесными свойствами. Я решил назвать подобные предметы артефактами. Понимаю, что термин не вполне удачный, даже антинаучный что ли, но звучит красиво.
— Что есть, то есть, — вежливо согласился я. — А этот «артефакт» он только на вас действует?
— Я пробовал на себе. Давайте на вас испытаем, — предложил Док.
Я взял коробочку в руки, она оказалась лёгкой и приятной на ощупь, надел наушники. Ощущение инородного тела почему-то мне не понравилось. Я в детстве контактные линзы носить не мог по той же причине. Но сейчас пришлось смириться.
— Что будем слушать? — спросил я.
— Музыка старая, но хорошая, — заверил Док. — Только глаза закройте. Так легче воспринимается.
— Хорошо, — сказал я и зажмурился. — Врубайте, ваш агрегат. Я готов.
Сначала была тишина, потом, будто из её недр стал подниматься нарастающий звук, застучали барабаны, отбивая неспешный, ударов сто двадцать в минуту, ритм, потом пошла бас-гитара, синтезаторы, ещё какие-то непонятные инструменты. Запел мужчина. Его голос оказался грубым и в то же время приятно-бархатистым. Мне почему-то ясно представилось его лицо — возвышенно-одухотворённое, в глазах исступление поэта-романтика, пышная причёска в виде ямайских дредов. Он почти наверняка был смуглокожим, почти негром. Есть у их брата что-то особое в голосе. Пел на английском, вкладывая в слова всю душу:
