— I know. Life is different to you. First love can be frightening that's true. But take me as your brother and your friend. And take me as your lover and your man.
Музыка была потрясающей, в сочетании с невероятно органической мелодией, на редкость богатой палитрой аранжировкой, она производила впечатление чего-то мистического, завораживающего. Я будто нырял в океан, холодный и одновременно тёплый как парное молоко, ласковый и суровый, сотканный из гармонии противоречий, если такое только возможно.
Дальше последовал припев, ещё более мощный, подхваченный другими, более высокими почти фальцетными мужскими голосами изумительной красоты:
— Pretty young girl on my mind!
«Красивая девчонка в моей башке», машинально перевёл я. На миг перед глазами возникло лицо сегодняшней спасительницы. Она тоже была молодой и прекрасной. Такой же, как героиня песни. Только постарше.
И тут всё закончилось, наваждение спало. Док вырубил плеер.
— Кто, кто это поёт? — сорвав наушники, с трудом шевеля губами, спросил я.
— Старая группа, очень старая, — ответил Док. — Bad Boys Blue. Раньше они часто к нам в Россию приезжали, ещё до Катастрофы. Я был их фанатом, собрал все альбомы, на концерты бегал, автографы коллекционировал. Я же говорил, что у меня была бурная молодость.
Он вздохнул:
— Вернёмся к нашим баранам, Лосев. Как себя чувствуете?
Я замер, пытаясь правильно оценить свои ощущения. В теле ощущалась лёгкая приподнятость, даже эйфория. И это после всего, что сегодня произошло?
— Потрясающе, просто потрясающе, Док! Я будто заново родился.
— Мне это знакомо, — грустно усмехнулся он. — Заметьте, вы прослушали всего одну песню, что-то около пяти минут. И получили такой мощный заряд.
— Невероятно, — восхитился я. — Просто чудеса.
— Всё верно. Принесете мне с поверхности ещё один подобный артефакт. Буду благодарен вам по гроб жизни.
— Обязательно принесу, — я скосил взгляд на выпивку, — Ну а это тогда зачем? У вас же есть личный аккумулятор.
Док посмотрел на меня печальными глазами:
— Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на неё подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы чёрствой ни была душа, шрамы на сердце всё равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.
— Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?
Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.
— Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что, — Доктор протёр красные глаза кулаком. — Ещё провиант. Не спорю, наука хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки
Е2-Е4. Но всё равно, еда по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.
— Вы верующий человек? — спросил я.
Доктор кивнул:
— А что не похоже?
Я пожал плечами.
Док засмеялся:
— Я верующий, причём давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает из врачей циников, но, даже внутри самого отъявленного скептика живёт вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.
— Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.
— Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая — поле битвы нескольких сил. Пока побеждает тёмная, но рано или поздно добро возьмёт верх. Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я с вашего позволения чуток вздремну. Операция была не из лёгких. Устал как собака.
Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.
— Простите, что помешал. Я ухожу.
Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным или на
Дока он влиял намного сильнее.
Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой в сущности гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил точно также. Пусть покоится с миром.
Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до неё есть дело.
Ещё один голодный рот и обуза. В семью её не возьмут. Люди давно уже стали практичными и чёрствыми. По себе сужу.
Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитёнка не смогу.
Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Её, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе, пожилой тётке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.
Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас всё, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.
Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстранённости, иначе просто бы не смог дальше жить. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишённых родительского тепла и ласки было выше моих сил. Я нервно сглотнул.
Дочке Игоря — Наташе — было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принёс с поверхности.
— Дядя Саша, — девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.
Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.
— Ты чего такой грустный?
— Разве?
— Я вижу. Ты обычно весёлый, смешишь меня. А сегодня грустный.
— Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.
Девочка подняла голову. Я погладил её макушку. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова.
Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила моё сердце тисками.
— Вы всё, уже вернулись? — заглядывая мне в глаза, спросила малышка.
— Да, совсем недавно.
— А мой папа… он где?
Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у неё больше нет.
— Он… он, — запинаясь, заговорил я, но девочка вдруг прервала мои мучения:
— Он вместе с мамой, наверху, — с гранитной уверенностью сказала она.
