Что она возомнила тогда, под лаской противоположного отношения? Что Сантана — чудо, счастье ее?
Девушка сжалась, склонила голову почти до карты, чтобы не видеть его, а хорошо б еще не чувствовать уничтожающего взгляда.
Изель глянул на нее и уставился на Сантану:
― Выйди, а?
Мужчина смерил его недобрым взглядом, постоял и все же вышел.
Изель склонился к Вите:
― Ну чего ты? Ушла от него, вот он и бесится. Самолюбие задела, гордость. Нормальное дело. Если б не ты — он тебя бросил — другое дело.
― Как Луэлу и Мару? Теперь они втроем ютятся в комнатушке.
― Вот беда! Их счастье. Мааре вовсе б молчать. Взяли из лагеря Бафета, а там больше сотни в общей зале. На головах друг у друга спят, едят, тренируются, милуются. Это Сантана у нас… ута-анченный, ― протянул гнусаво, скривив презрительную рожицу. ― Потому и развел комнат.
― Я думала так везде.
― Угу. Делать нечего отдельные места для поспать устраивать, пологи шить, развешивать.
Вита покосилась на полог и только сейчас заметила, что он из грубой, серой материи, не похожей на ту, из которой были сделаны занавески в комнате Сантаны.
― Мы где сейчас?
― У меня. Потому Сантана и ушел — здесь моя власть.
Вита огляделась — узкое ложе, на котором она спала, стол, скамья — все. Действительно, никаких изысков.
― Но комната отдельная.
― Моя, ― процедил, и Вита поняла, что другим этого не светит. И заподозрила, что Изель решил сменить Сантану на ее ложе.
― Если ты… ― начала и смолкла — Изель прервал, скривив презрительную мину.
― Нужна ты! Мне вот что нужно, ― ткнул пальцем в карту в районе куда дальше Ханграда.
«Амилон» ― прочла название под кругом в окружении точек.
― Центр? ― поняла.
― Сердце ангелов, ― кивнул. ― Кто возьмет Амилон, тот будет владеть всей землей, ― простер растопыренные пятерни над картой, алчно блеснув глазами.
― Власть?
― Власть. Она слаще бабы.
«Каждому свое», ― подумала и вновь принялась рассматривать расположение городов и поселений, лесов, реки и горных хребтов.
С Амилоном Изель махнул, конечно. До него добраться — ни одну армию всем составом положить.
― Сколько нас всего?
Изель поерзал, соображая, и выдал:
― Две сотни моих, две с половиной — Сантаны, полторы — Бафета, Дэван — больше пятисот. Но он отдельная песня. Особняком держится. Дэв вообще… ― посмотрел куда-то в сторону остекленевшим взглядом и очнулся. ― Тьма будет.
― Тьма?
― Нас. Дэв так назвал. Было дело, все вышли. Со стороны посмотришь — черная лавина льется. Красиво, ― и вздохнул. ― Глупая была вылазка.
Н-да. Учитывая численность, ― поджала губы Вита.
― Ангелов сколько и где стоят?
― Четыре легиона: северный, южный, восточный, западный. Как раз напротив нас. Урэл держит. Сука конченная, ― процедил, озлившись. ― Зверь. Ханград раз пять брали — еле ноги унесли. Наших положил — не сосчитать. А Ханград — ключик ко всему, ты права. Возьмем его, возьмем пристань. Сплавиться вниз, вглубь и ударить в двух направлениях. А там прямая дорога на Амилон.
«Размечтался», ― глянула на него Вита. С теми силами, что у них есть, самое место в горах. Сидеть до скончания веков. И не высовываться.
Печально, ― вздохнула.
― Ну, что? Есть умные мысли?
― Пока нет, ― призналась. ― Взять Ханград можно, но надо знать, что делать дальше. Иначе, как возьмем так и потеряем. Пока тактика единственно правильная — мелкие диверсии…
― Чего? ― нахмурился.
― Вылазки, засады.
― А! Это Ушпак с Сантаной решили. Только мелко. Размаха нет.
― Не до размаха — тут они правы. А не правы в другом — диверсии надо в тылу ангелов устраивать, а не по окраине.
Изель почесал затылок пытливо изучая Виту:
― Ну-ка, поясни.
― Надо чтобы группы пробирались как можно глубже и устраивали бои там, в разных местах. Создавать очаги сопротивления, а не тихариться в горах.
― Ну-ну, ― хмыкнул. ― Предлагаешь пройти через кордоны? Как? Нас же мигом возьмут. А все твои очаги передавят еще до сопротивления.
― А вы не ходите с транспарантами и по радио о приходе не сообщайте.
― Чего?
Вита сама не поняла что сказала. Смутилась:
― В смысле тихо и незаметно.
― Нас не заметить, ага, ― скривился.
― Что, на земле ангелов все сплошь светленькие?
― Ну-у… Черных нет.
― Головные уборы, плащи с капюшонами? Неужели нельзя замаскироваться? Пройти мелкими тропами, через чащи.
― В чаще и останешься, ― кивнул. ― А на дорогах постоянно облавы. Кордонами и пешие и конные стоят.
― В толпе спрятаться.
― Ага! ― перекосило Изеля. ― Где ее взять на дороге?
И притих:
― Хотя… А ведь скоро у них ярмарка. Как раз толпа и пойдет. В Хангард.
Вита улыбнулась — уже что-то.
― Надо отобрать воинов со светлыми волосами и светлой кожей: блондинов, шатенов. Смешаться с толпой и пройти в Ханград.
― И что? Там глухие стены и одни ворота. Высота стен — мама не горюй.
― Взорвать. Осада не пойдет — могут подоспеть, но можно открыть ворота ночью. Например. Вариантов много.
― Открыть ворота — мне нравится, ― протянул. ― А если взорвать центральную башню и завязать бой, оттянуть часть противника на себя. Под шумок открыть ворота… Ха! ― хлопнул ладонью по столу. ― Хорошая идея!
Мигом свернул карту и вышел, бросив Вите:
― Отдыхай.
Девушка только моргнуть и успела.
Вита отодвинула полог и вышла из комнаты. Сразу за ней открылся огромный зал со свисающими со сферического потолка сталактитами. Темный камень был кое-где обтесан, где-то в нем выдолблены ниши. В них спали поодиночке и пары, тут же занимались любовью, тут же ели, тут же ругались и смеялись. Зал был полон народа.
Девушке не понравилась суета вокруг и она пошла у стены, пытаясь найти выход. За одним поворотом меж каменными глыбами мужчина брал женщину прямо у стены, втиснув ее в камень. Руки женщины взъерошивали черные локоны, губы требовали, глаза блестели от удовольствия.
К сожалению, иной дороги не было и Вита пошла мимо, стараясь не задеть и не потревожить парочку. Но мужчина видно что-то услышал, повернул голову и Вита увидела его лицо.
Сантана, ― встала как вкопанная. Секунда и ринулась прочь.
На душе было гадко, но почему, девушка бы не сказала точно. То, что Сантана милуется с другой девицей, ее мало трогало — его право. Но коробило, что сама была с ним. А может, что-то еще осталось в душе или подспудно она хотела верить в лучшее и на что-то надеялась? Нет, сколько не прислушивалась к себе, чувствовала лишь досаду на себя за то, что сошлась с ним когда-то.
