Хорошую пещеру обнаружили разведчики. Очень выгодное расположение. Ее трудно разглядеть из долины. Причудливые скальные выступы создают идеальную маскировку. А так же видимость неприступности. На самом деле к пещере ведет удобная и безопасная тропа. Никто ее специально не протаптывал. Образовалась сама собой. Подарок судьбы. Зато долина видна, как на ладони. Беспокоиться за тылы не приходится. Там, за спиною, вздымаются горы, достающие почти до небес. Кряж за кряжем. Гряда за грядой. Пещера обитаема. Тигрица с выводком обосновалась в ней. Но племени нужна эта пещера. И оно ее получает. Ценой жизни шести своих членов. Могло бы быть и больше. Но для племени из сорока человек даже эта потеря существенна. Племя скорбит. Один из подростков, еще не ставший полноправным воином, удручен больше остальных. Он вообще чудаковат. Все его эмоции чрезмерны. И не только горе. Он любит уединение. В уединении он занимается разными вещами, смысл которых понятен лишь ему одному.
Недавно подросток нашел удивительную глину. Если провести ей по камню, она оставляет четкий след. Подростка увлекло это занятие. Одна линия, другая. Прямая, ломаная, округлая. Внезапно среди беспорядочных пересечений подростку чудится что-то знакомое. Он, прищурившись, вглядывается в паутину штрихов. Надо же! Черепаха. Почти как живая. Это открытие наполняет его восхищением, какого он не испытывал никогда прежде. Оно лишает его дара речи. На время. Но руке его отныне дарована новая способность, которая останется с ним навсегда. Любую свободную минуту он теперь тратит на рисование. Все так же уединившись ото всех. Еще никто не видал его работ. Но сейчас, после гибели этих шестерых, неутоленное горе рвется наружу, стремясь вылиться в образы. Он берет свою чудесную глину и принимается изрисовывать ею стены пещеры. Постепенно на них возникает трагическая сага о завоевании жизненного пространства. Получается реалистично. Особенно впечатляют до тошноты верно переданная ярость хищника и растерзанные человеческие тела. Впредь никто из племени не забудет этого дня.
Вождь начинает замечать что-то неладное довольно скоро. Новые места изобилуют дичью, но добыча с каждым днем все ничтожней. Женщины перестают рожать. Воины становятся угрюмыми. Между ними постоянно вспыхивают стычки. На охоте никто не желает занимать место в авангарде. Вождь понимает, что все это каким-то образом связано с картинами на стенах пещеры. Постоянное напоминание об опасностях жизни и ужасе смерти разлагает моральный дух, заключает он.
Уничтожить рисунки было бы простым и разумным выходом. Но вождь не был бы вождем, если б не умел смотреть глубже. Коль скоро какие-то картинки способны нанести такой ущерб, отчего же не использовать их в обратных целях?
Вождь отыскивает подростка-живописца, вновь увлеченного какой-то очередной своей сумбурной идеей, берет его за ухо, подводит к расписанной стене и говорит:
— А ну-ка, гаденыш, переделывай все к чертовой матери!
— Как переделывать? — недоумевает художник.
— А вот так! Кошака — сюда!(указывает на острие копья) Морду ему сделать жалостную. Эту дохлятину (указывает на растерзанных) — на хер! И вот еще что — здесь добавляешь, как мы долбим лохматого слона, а тут — жарим бизона. На все про все — двадцать четыре часа. Время пошло!
Через пять часов приходит проверить. Хватается за голову:
— Вот же дурень! «Долбим» и «жарим» — в нормальном смысле!!! Хотя… — на минуту задумывается — что-то в этом определенно есть… Аллегория наивысшего торжества человека над прочим животным миром. Ладно, оставляй! Но и про барбекю не забудь!
Как-то так…
Работа закончена в срок. Пару дней депрессивная инерция еще дает о себе знать, однако потом… Воинов не узнать. Они возвращаются с охоты с ног до головы обвешанные трофеями. Действуют дружно и слажено. Каждый на своем месте. Женщины принимаются рожать, как наскипидаренные несушки. Племя благоденствует и прирастает в численности. Растет и количество запечатленных на стенах побед.
Браво, вождь! Вот это — менеджер! Вот это — менеджмент! Это — я понимаю.
И менеджмент, и творчество, по большому счету оперируют одним и тем же — чувствами. Разнится подход. Творчество эксплуатирует чувства бездумно, на авось, не определяя заранее никаких целей. Его призвание — чувства отображать и через это отображение пробуждать новые. Творчеству до фонаря, какие именно. Чем неожиданней результат, тем интересней.
Менеджмент подходит к этому вопросу рассудительно. Менеджер прекрасно понимает, чего хочет добиться. Если он управляет строительством, то ничего, кроме строительства, для него не существует. И ведь достроит, сучонок, чего бы это ему не стоило. Если он управляет разрушением, — не сомневайтесь, все будет разрушено в наилучшем виде. Менеджер тщательно отберет необходимые чувства и эмоции, отформатирует их, распределит по профилям и заставит вкалывать до седьмого пота. Принося их в жертву своему языческому божку по имени Эффективность. Все остальное желательно исключить. А лучше — уничтожить.
История палеолитического художника — конечно же, допущение. Но подкрепленное тем обстоятельством, что во все времена на всякого творца находится свой менеджер. Или цензор. Что, по сути дела, одно и то же. Искусство и менеджмент развиваются параллельно. Взаимопроникаемо. Менеджмент позаимствовал у искусства парадоксальную логику и исполнительское изящество. На иные аферы нельзя взглянуть без восхищения. Даже благоговения. Как будто на Ботичелливскую Афродиту смотришь. У искусства, благодаря менеджменту, появились теория и методология. Жанровое структурирование. Аукционные дома. И прочее в том же духе.
Но, как и в былые времена, искусство остается безмозглым, пылким и непредсказуемым, а менеджмент — расчетливым, трезвым и холодным.
Класс менеджеров — опора и основа государственной власти. Саму государственную власть можно было бы рассматривать, как высшую форму менеджмента, если бы не одно «но». У власти, при любой экономической формации и при любом политическом режиме, всегда находятся шакалы. А это порода особенная. Что-то в них есть и от менеджеров, и от художников, но они ни то, ни другое. Шакалы.
Художник же — всегда анархист и вольнодумец. Даже если художник воспевает консервы от «Кэмпбеллс», прогибаясь под потребительский энтузиазм общества или запечатлевает на своих полотнах бессмертные подвиги великих вождей, он все равно в глубине души остается ни во что, кроме своей кисти, не верящим говнюком. Искренность художника всегда под вопросом. С менеджером дело иметь проще. Но скучнее.
