Как раз в это время из игры выпал полуинтеллигент – с молчаливого же согласия Быка его друзья обыграли миньона вчистую. Оставили голодным на день вперед.
– А это что?.. – спросил он у большевика.
И закашлялся.
– Шашки, – ответил Рундуков. – Не хотите сыграть?.. Никакого фарта – только ум…
Полуинтеллигент не хотел. Если он проиграет еще тут, то, верно, потеряет последние капли авторитета. Впрочем, он ошибался: оного у него не имелось никогда.
Зато игрой заинтересовался прохиндей поменьше:
– Сыграем!
И уселся напротив.
– На что играем? На интерес?.. – полюбопытствовал Рундуков.
– А зачем на интерес. Давай на твой обед?.. Ну или на мой?..
Большевик, ободренный легкими победами, согласился.
И легко выиграл первую партию.
– Ну… – обиделся прохиндей. – Давай еще раз?.. Ставлю свой ужин! Только теперь я белыми играю!
Около игроков собралось несколько скучающих каторжан.
Будто бы и эту партию должен был выиграть Рундуков – по всему выходило, что играет он порядочно. Но прохиндей сделал ошибку – он смухлевал. Будто от безделья он взял битую черную шашку незаметно ее вытер и поставил назад на поле, словно свою, белую…
Рундуков тоже совершил ошибку – он это заметил. Схватил прохиндея за руку:
– Смотри, народ честной! Он – мухлюет! В шашках – и то мухлюет. Это моя шашка!
– Кто мухлюет? Ты ври, да не завирайся! Какая она твоя? Она – моя.
Совершенно очевидно было видно, что на спорной деревяшке явно были видны следы сажи.
И тогда прохиндей применил свой последний аргумент: смазал Рундукову по морде. Тот упал на спину, но резво вскочил, бросился на обидчика…
…А дрался большевик, куда хуже, чем играл в шахматы. Прохиндей ударил под дых, когда Рундуков, задохнувшись, скрутился, распрямил его хуком и провел еще прямой в голову. Станислав рухнул, потянув вниз и Павла. Тут же прохиндей стал бить упавшего ногами. Те, с навешенными кандалами били словно кастеты. Раздался хруст…
…И выстрел.
К костру со взятыми наизготовку винтовками спешили казаки. Разбуженные выстрелами, появились и командиры.
– Что здесь произошло? – спросил Грабе, глядя на воющего от боли Рундукова.
Арестанты ему объяснили: путано и все разом.
Грабе, как ни странно понял.
Кивнул:
– Первый раз вижу, чтоб шашки кого-то довели до виселицы…
– Не-е-е-т! – завопил прохиндей.
– Да, – подтвердил Грабе.
– И энтого, который рядом прикован… Туда же, на пару, – дополнил есаул. – Я же говорил. За то, что не остановил…
Казнили тут же. Из-за темноты экзекуция прошла незаметно.
***
Ранним утром, на свету фельдшер осмотрел руку Рундукова:
– Поломалась! Ну ниче! В лубки возьмем – срастется. Может даже и ровно.
– Сколько будет срастаться? – спросил Грабе.
– Месяц али полтора. Может – два.
– Не пойдет. Через два месяца он мне нужен будет.
Грабе осекся, понимая, что сказал нечто лишние.
– Да я… Я… – зачастил Рундуков. – Да на мне как на собаке зарастет! Через месяц, нет, через две недели.
Грабе снова задумался. Спросил затем:
– По какой статье сюда попал? За что?..
– Экспроприация… – пробормотал Рундуков.
Грабе посмотрел на есаула. Тот кивнул:
– Экспроприация. Купца зашиб и все его семейство. Ребетенка пришиб трехгодовалого. Девочку что ли утюгом промеж косичек.
Пашке стал вдруг противен Рундуков. Анархист отделился от коммуниста настолько, насколько позволяла кандальная цепь.
Грабе задумался. Но времени у него это заняло немного:
– Отправить его вниз по течению. Займетесь этим Вы, – сообщил Грабе есаулу.
Тот кратко кивнул, будто бы невзначай коснулся кобуры.
Мгновенно стало все ясно.
Грабе сурово осмотрел арестантов, но это было излишним. Бунта не последовало. В глазах кандальных Рундуков был неудачником. А заступаться за неудачника – это все равно, что беду накликивать. Не пугало кандальную братию и то, что, вероятно, через два месяца цена всех их жизней будет меньше, чем полушка. Говорится же: умри ты сегодня, но я – завтра. За два месяца могло произойти слишком многое.
Не скандалил и сам большевик. Он был уже раз приговорен к смерти, и казалось ему, что и в этот раз как-то удастся увильнуть. Ну не погибать же в самом начале большевицкой карьеры?..
– А что делать с этим? – и есаул показал на Павла.
На секунду в животе анархиста скрутилась холодная пружина.
– С этим?.. Да пусть пока поживет. Выньте его друга из кандалов, а этого назад…
***
Под вековым деревом, обхватом, верно в полсажени, их рассоединили. Заклепки на оковах Станислава стали греть и рубить зубилом. Большевик при этом испытывал боль. Пашка в это время глазел вверх, пытаясь понять, что же за дерево раскинуло над ними свои ветви. Сперва он не поверил в свое наблюдение: это была осина. Дерево трепетное, никогда не выраставшее на Украине высоко, здесь, под покровом иных деревьев, скрытое от ветра, здесь выросло до размеров просто неприличных.
От созерцания Павла отвлек лязг цепи, спавшей с ног Станислава. Будто бы пришло время прощаться.
И Павел спросил:
– Революция революцией, но ребенка зачем было убивать?..
– А за компанию! – обозлился Рундуков. – Все равно из нее бы вырос мироед и эксплуататор! Вы проявляете поразительную политическую близорукость, товарищ Оспин! Мы не должны забывать о классовой борьбе!
И Рундукова увели куда-то в сторону реки.
Немного позже «уголек» дал гудок, и ушлепал, судя по звуку куда-то вниз по течению.
В таежной утренней тиши казалось, будто пароходик плывет совершенно рядом. Затем, где-то далеко хлопнул одинокий выстрел.
– Наган, – по звуку определил кто-то.
– Ну, упокой, господь, арестантскую душу.
Совсем недалеко на виселице висело двое других. На слабом ветру их цепи мелодично звенели.
Рядом трудился и Павел. То, что его освободили от Рундукова, не принесли свободы. Даже, скорее, наоборот. Если раньше свои кандалы и половину цепей таскал большевик, то теперь все приходилось делать Оспину. Чтоб, положим, начать работу на новом месте, надлежало все это железо поднять, переместить, и только после приниматься за труд.
– Ну вот потерял ты свои цепи, – бормотал Павел в сторону реки. – А толку с того что?
– Эй, преподобный мученик, шевели-ка веригами! – подначивал Павла студент.
Бык же оценивающе смотрел на анархиста. Прикованный к нему полуинтеллигент с непривычки захворал, верно, подхватил простуду, просквозило на холодной земле. Еще вчера больной думал попросить у фельдшера хотя бы хинина, сбить температуру. Но зная, что сталось с недавним больным, не спешил. И болезнь-то была дрянь – за неделю само пройдет. Только вот Иван здорово сомневался: а есть ли у него та неделя.
